Вадим - Светлана Сачкова

Из-за сумерек и мороси все вокруг было серым. Вглядываясь в куски темно-серого, Вадим начинал различать сплошь неприятные вещи. Помойки, как бы или на самом деле согбенные человеческие фигуры, груды досок и хлама. Увидев уютно мерцающий светом ларек, он замедлил шаг; продавщица с глазами навыкате продала ему эскимо. Он начал разворачивать брикет на ходу и сразу испачкал пальцы липкой глазурью. Выкинул целиком, ни разу не откусив.

Под ногами возникла грязь, а накрапывало всего с полчаса. Он стал обходить лужу и наступил во что-то мягкое, чмокнувшее. Раздавленный овощ. Наверное.

Вадим не остановился и даже не оглянулся. Какая, после всего, что случилось, разница.

Намереваясь пересечь проезжую часть, подросток в широких джинсах споткнулся о бордюр и упал. Бутылка с пивом в его руке раскололась, и рука истекала кровью. Проходящая мимо бабулька неодобрительно покосилась на пиво и кровь. Другой подросток стоял возле товарища и тянул его, продолжавшего сидеть на асфальте, за куртку:

— Ты че? Ты че не встаешь?

Первым побуждением было — помочь. Подставить руку, протянуть носовой платок. Вместо этого Вадим развернулся, решив идти обратно к машине. Но обнаружил, что начался полноценный дождь. Он счел разумным спрятаться и переждать, потому как ехать все равно было некуда. Совсем близко находился его родной институт; при других обстоятельствах он бы вряд ли его посетил.

Люди, стремящиеся внутрь студенческого кафе, в большинстве своем не были похожи на студентов. Вадим едва протиснулся, обхватываемый со всех сторон обшлагами, сумками, изнанками кисло пахнущих дубленок. Взял кофе с булкой и нашел место на диване с изрезанными подлокотниками, который с одного боку почему-то выглядел достойно, дородно, а с другого — где у него как будто была морда — улыбался жалко и заискивающе драной шерстяной улыбкой. Стараясь избегать мыслей о случившемся, Вадим стал следить за молодым корейцем, сидевшим напротив. Тот сосредоточенно поглощал зеленоватую лапшу из пластикового контейнера. Голова его накренилась к поместившейся на коленях емкости; руки и плечи, ни на секунду не расслабляясь, совершали одни и те же движения — и ни разу лишнего. Уши двигались, и горизонтально — челюсти. Плоские веки натянулись при немигающем взгляде вниз, и казалось даже, что это и есть его глаза — пустые закрытые шторки. Он был нелепо один в этом мире — один со своей зеленой лапшой.

Вадим был не в силах оторвать от корейца взгляд: от его головы, напоминавшей трапецию, и угловатого непропорционального тела. Он не имел особой склонности жалеть обездоленных, но эта зеленая лапша показалась ему душераздирающей. У Вадима в груди вдруг поднялся порыв вскочить и обнять корейца, трепыхался некоторое время в горле, а потом затих. Вадим задавил его, устыдившись. Впрочем, нет: в течение некоторого времени Вадим наблюдал за самим собой, с тревожным любопытством: вскочит-не вскочит, обнимет-не обнимет, подвигнут ли его эти порхания в груди совершить такой оригинальный поступок. Все-таки была вероятность, что действительно вскочит и обнимет. Главное — сделать это быстро, мгновенно, чтобы не успеть остановиться… Затем внутренне отшутился. Нельзя же так, в самом деле: мужик прыгнул и схватил корейца своими лапами. Еще лапшу просыплет. Двусмысленное положение. Объясняй потом.

После стало непоправимо жаль, что не вскочил. Неважно, какие последствия, — это был бы большой поступок, смелый, протест даже — можно так его трактовать — против вселенского одиночества. Еще Вадим, в качестве зрителя, чувствовал досаду оттого, что не стал свидетелем подобного представления.

Кореец между тем доел лапшу и стал педантично складывать пищевые емкости друг в друга, а затем в кулечки, упорно и как будто с обидой не поднимая глаз. После чего встал и ушел. Глаз его Вадим так и не увидел.

И вот уже двойное невыраженное сопереживание — подросток, кореец — теснилось внутри.

Тем временем на опустевший диван поместилась девушка с сосиской. Сосиску в тарелочке она поставила рядом с собой на диван, сама устроилась полулежа, откинула прядь светлых волос с лица. Две круглые крупные груди сместились под белым свитером, когда девушка наколола сосиску и медленно поднесла ее к лицу, не отрывая глаз от учебника. Вадим напрягся и затаил дыхание.

Но тут рядом вдруг оказались две старухи из тех, что давно предпочли околоподъездным лавкам студенческую забегаловку. Одну старушенцию Вадим узнал. Выглядела она так, какой запомнилась, какой была по девять месяцев в году, до самого снега: в истертой фетровой шляпе с сальным пятном, в плаще по моде семидесятых и босоножках на высоченных каблуках. Ступни ее были искорежены старостью: большие пальцы сместились и лежали почти поперек всех остальных. Старуха нависла над девушкой, поджав ядовито-красные губы с размазней по углам, явно ожидая, что ей уступят место. Старикам часто кажется, будто важнее их желаний ничего нет на свете. Стоит вот такая нелепая размалеванная клюшка — ты ведь никогда не вообразишь, что она, оказывается — центр мироздания… Девушка продолжала невозмутимо жевать сосиску и даже почесала пониже спины свободной рукой.

Поднявшись, Вадим пролил остатки кофе себе на пальцы. Тряхнул рукой; поставил чашку на подвернувшуюся поверхность. Старухи кинулись к освободившемуся дивану, а он направился отыскивать свой «лексус» среди мокрых улиц.

В китайском ресторане Вадим заказал ужин на вынос и привез его к себе в офис. В кабинете разложил исходящие испариной емкости на журнальном столике, достал из холодильника пиво, повернул телевизор удобнее. Принялся быстро есть, но ускорение почти сразу пропало; закончил он тем, что стал палочками закручивать лапшу в спирали и петли.

Вдруг вспомнил и, взглянув еще раз на лапшу, метнул в нее палками. Вот и он оказался наедине с пластиковыми контейнерами. Мерещилась огромная голова, одинокая и ненужная. Отвратительная.

С досадой Вадим встал, сгреб все со стола и швырнул в мусорную корзину. И даже выставил ее в коридор.

Душевой при своем кабинете ему приходилось пользоваться лишь однажды. Но полотенца ежедневно меняли, и шкафчик кичился разнообразием туалетных средств. Вадим постоял, разглядывая коробочки с зубной нитью, флаконы с полосканием для рта. Вот и попался… Оказывается, он все еще не терял надежды найти если не логический, то хоть какой-нибудь, даже глупый, предлог поехать домой. Мол, не тащиться же среди ночи в супермаркет за зубной щеткой, а потом опять в офис.

А если без предлога?

Приняв душ, он выключил свет в кабинете и подошел к окну. Четверть неба закрывал гигантский подсвеченный щит с надписью «Lipton». Остальное пространство занимала перспектива ночной Москвы, сияющей огнями, жужжащей машинами, стоящей спокойно и крепко. Вадиму вспомнилось, как похожим вечером он смотрел на город через окно своего первого офиса. Впервые у него были ровные стены, пластиковый плинтус и офорты, изображающие море. Шестеро сотрудников, не считая его самого. Огромные чистые стекла, сквозь которые видно улицы и огни. Он чувствовал себя тогда на пороге чего-то необыкновенного, словно бы громадной славы, успеха… чего-то, что превратит его из обычного человека в того, ради которого этот город и существует.