Юность - Тове Дитлевсен

* * *

На первом месте я проработала один-единственный день. Из дома я вышла в полвосьмого, чтобы прийти пораньше — вначале надо стараться изо всех сил, наставляла меня мама. Сама же она в молодости ни на одной работе не продержалась дольше нескольких дней. Я надела платье для второго дня конфирмации, сшитое тетей Розалией. Из голубой шерсти и с мелкими складками впереди — в нем я выглядела не такой уж и плоской. Я шла по Вестерброгаде сквозь редкие яркие лучи солнца, и люди вокруг казались свободными и счастливыми. На Пиле-аллее, рядом с парадной, что уже готова была меня поглотить, их походка сделалась легкой, словно у танцоров, и удача осталась жить где-то по другую сторону Вальбю-Бакке. В темном коридоре витали запахи страха, и я боялась, как бы фру Ольфертсен не решила, что это я принесла их с собой. Тело и движения каменели и становились скованными, пока я стояла и слушала ее дребезжащий голос, который объяснял всё подряд, а между объяснениями, как взбесившаяся пустая катушка, тарахтел в беспрерывном потоке — о погоде, о юношах, о том, что я высокая не по возрасту. Она спросила, есть ли у меня с собой фартук, и из пустой школьной сумки я достала мамин. Рядом со швом красовалась дырка — со всем, за что отвечала мама, всегда было что-то да не так, и один вид этой дырки меня умилил. Мама была далеко, и я лишь через восемь часов увидела бы ее снова. Я оказалась среди чужих — я, чью физическую силу купили за определенную плату на определенное количество часов в день. Всё остальное во мне им было безразлично. По пути в кухню к нам подбежал маленький мальчик в пижаме. Доброе утро, мамочка, ласково сказал он и прижался к ее ноге, бросив на меня враждебный взгляд. Фру спокойно высвободилась и произнесла: это Тове, поздоровайся с ней как подобает. Он неохотно протянул руку, а когда я ее взяла, пригрозил: ты должна делать всё, что я говорю, а не то я тебя застрелю. Его мать залилась громким смехом и, указав на поднос с чашками и блюдцами, велела приготовить чай и подать его в гостиную. Держа мальчика за руку, она осторожно засеменила в комнату на своих высоких каблуках. Я вскипятила воду и налила ее в чайничек, на дне которого лежали чаинки. Я не была уверена, что поступаю правильно, потому что никогда в жизни не пила и не готовила чай. Всегда считала, что чай — для богатых, а для бедных — кофе. Локтем я надавила на дверную ручку и в ужасе застыла на пороге гостиной. Фру Ольфертсен сидела на коленях у дяди Вилльяма, о чьем существовании я совсем забыла, а Тони лежал на полу, играя с поездом. Фру быстро вскочила и принялась метаться по комнате так, что ее широкие рукава разрезали лучи света на мелкие огненные вспышки. Уж будьте так любезны, прошипела она, стучать, прежде чем войти. Не знаю, к чему вы приучены, но у нас так заведено, и вам тоже следует к этому привыкнуть. Выйдите! Она сделала жест в сторону двери, я смущенно поставила поднос и вышла. Так или иначе, меня словно булавкой кольнули: она обратилась ко мне на «вы». Такого со мной раньше не случалось. Когда я оказалась в коридоре, фру крикнула: стучите! Я подчинилась. Войдите! — раздалось из гостиной, и на этот раз она и безмолвный дядя Вилльям сидели каждый на своем стуле. Густо покраснев от унижения, я немедленно решила, что каждого из них терпеть не могу. От этого меня немного отпустило. Выпив чаю, они удалились в спальню переодеться. Потом дядя Вилльям на прощание подал руку мальчику и жене. Я же явно была предметом, прощаться с которым нет никакой необходимости. Фру вручила мне длинный машинописный список того, что я обязана выполнять в разное время дня. Она снова скрылась в спальне и вернулась с лицом суровым и строгим. Я заметила, что она сильно накрасилась и теперь излучала неестественную безжизненную свежесть. Прежде фру казалась мне красивее. Она опустилась на колени, поцеловала мальчика, всё еще лежавшего на полу, а затем поднялась, слегка мне кивнула и исчезла. Ребенок мигом вскочил, вцепился в мое платье и заискивающе уставился на меня. Тони хочет анчоусов, объявил он. Анчоусов? Я была огорошена, так как совсем не разбиралась в особенностях детского питания. Тебе нельзя. Здесь написано — я изучила расписание, — десять часов: оллеброд[1] для Тони, одиннадцать часов: яйцо всмятку и одна витаминка, час дня… Слушать продолжение он не пожелал. Ханне всегда давала мне анчоусы, сказал он нетерпеливо, а всё остальное она лопала сама, и ты тоже можешь. Судя по всему, Ханне была моей предшественницей, и не в моих силах запихнуть что-либо в ребенка, который хочет только анчоусов. Да-да, согласилась я — после ухода взрослых настроение у меня немного поднялось. Где они лежат? Тони вскарабкался на кухонный стул и достал пару жестяных банок, а консервный нож нашелся в одном из ящиков стола. Открывай — протянул мне его мальчик, предвкушая лакомство. Я так и сделала и по требованию Тони усадила его на кухонный стол. Анчоусы один за другим исчезали у него во рту, а когда их не осталось, он попросился поиграть в саду. Я помогла ему одеться и отправила вниз по черной лестнице. Из окна я могла наблюдать, как он гуляет. Мне же тем временем надо было убраться. Один из пунктов в списке гласил: вычистить ковры подметальной машинкой. Я подхватила тяжеленное механическое чудовище и устремилась с ним к большому красному ковру в гостиной. Чтобы испытать машинку, я повозила по каким-то ниткам, но те и не думали исчезать. Тогда я встряхнула ее и что-то покрутила, из-за чего крышка открылась и на ковер вывалилась груда мусора. Машинку было не собрать, так что, не зная, как поступить с мусором, я затолкала его ногой под ковер и потопталась по бугорку, чтобы его выровнять. За этими хлопотами время незаметно подошло к десяти, и во мне проснулся голод. Я съела первое блюдо из расписания Тони и подкрепилась несколькими витаминками. Дальше по списку — почистить всю мебель щеткой с водой. Я ошарашенно уставилась на список и обвела взглядом мебель вокруг. Странное дело, но, наверное, у них так заведено. Я нашла добротную жесткую щетку, набрала в таз холодной воды и приступила к работе прямо тут же, в гостиной. Я терла настойчиво и добросовестно, пока не добралась до середины рояля. Вдруг меня осенило: здесь точно что-то не так. На тонкой полированной поверхности щетка оставила сотни мелких царапин, и, как от них избавиться до прихода фру, было абсолютно непонятно. Ужас холодной змеей пополз по коже. Я снова прочла список: почистить всю мебель щеткой с водой. Как бы я ни толковала указание, оно оставалось ясным и рояля не исключало. Может, они не считают его мебелью? Уже час дня, к пяти хозяйка будет дома. Я ощутила такую жгучую тоску по маме, что решила не терять ни минуты. Быстро стянув фартук, я из окна позвала Тони и объяснила, что нам нужно заглянуть в магазин игрушек. Он поднялся наверх, и, переодев его, я помчалась за руку с ним по Вестерброгаде так, что он едва за мной поспевал. Нам надо домой к моей маме, еле выговорила я задыхаясь, поедим там анчоусов. Мама очень удивилась, что я заявилась в такое время, но после рассказа о поцарапанном рояле разразилась смехом. Ох, боже мой, стонала она, ты серьезно чистила рояль щеткой с водой? Ох, ну как можно быть такой глупой! Неожиданно она приняла серьезный вид. Послушай, сказала она, тебе не стоит туда возвращаться. Мы запросто пристроим тебя на другое место. Я была благодарна маме, но ее реакция меня не слишком поразила. Такое было в ее духе, и, будь ее воля, Эдвин тоже мог бы поменять мастерскую, где проходил обучение. Да, согласилась я, но как мы объясним всё отцу? Ах, ответила она, мы расскажем историю с дядей Вилльямом, отец подобных вещей терпеть не может. Веселье охватило нас обеих, словно в старые добрые времена, и, так как Тони, не дождавшись анчоусов, снова принялся плакать, мы повели его с собой на Истегаде и купили еще две банки. Около четырех часов дня мама с мальчиком отправилась обратно к фру Ольфертсен и забрала оттуда фартук и мою школьную сумку. Я так никогда и не узнала, что сказала фру об испорченном рояле.