Темный инквизитор для светлой академии - Алиса Ганова

Крупная дождинка, звучно шлепнувшаяся на висок, вырвала из благодатной тишины и безмятежности. С протяжным вздохом насыщенные запахи стылой земли, грибницы и поздней травы смешались с солоноватым привкусом крови в глотке и болью, полоснувшей тело.

«Холодно…» — с трудом размыкаю тяжелые веки и сквозь тошноту соображаю: где нахожусь. Смеркается.

Я сижу, опираясь на что-то холодное, и от озноба клацаю зубами. Пока еще редкие капли громко барабанят по макушке, будто в больную голову вбивают гвозди. Медленно осматриваюсь и угадываю в густом, туманном сумраке силуэты обветшалых колонн, одичалые кусты, вековые кряжистые деревья, с качающимися на ветру голыми ветвями. Из-за косой мороси почва, густо покрытая мхом и сухими листьями, почти черная и пахнет тоской.

«Где я?!»

Мутит невероятно. Не будь голодным — вывернуло бы.

Из-за мерзкой погоды и темноты вижу лишь то, что перед самым носом. Почему-то поражаюсь своей неухоженности. Неаккуратные, грязные, с отгрызенными заусенцами ногти. Широкая ладонь с узловатыми суставами. Темные штаны явно не первой свежести, такая же куртка с выдранными пуговицами и убогие, исцарапанные ботинки большого размера на худых ногах… Разглядываю себя, словно впервые вижу.

«Я?!» — дурацкий вопрос. Кто же еще? Но все как в дурном сне. Силюсь вспомнить имя — и не могу. И сомнительное место тоже не поддается опознанию. Сердце бешено скачет: я один, дрожу от отчаяния и холода в тревожном месте. Тело и лицо саднит. И памяти нет!

Негромкий треск, — и я вздрагиваю. Напряженно всматриваюсь в заросли, но никого. Тихо. Затаившись, еще некоторое время вслушиваюсь в тишину.

«Да где же я?!»

Собрав силы, с трудом поднимаюсь. Обломок сырой посеревшей колонны леденит ладонь. Озираюсь и обмираю: за нею, среди редкой травы и опавших листьев, видны женские туфли и край мокрого синего подола, посреди темной лужи… Дождь размывает кровь, она растекается. В панике подкашиваются колени, и я падаю в нее.

«Что я здесь делал?!»

Надеясь на чудо, дрожащей рукой тянусь к распластанной на земле девушке. Но она не дышит.

Невидящими глазами смотрит в плачущее небо, а я плачу над нею от жалости. К ней. Себе.

«За что с нами так? — не возникло даже подозрения, что это сделал я. Ведь я не мог этого сотворить. Не мог! Или мог? Холодок прокатился по спине. — Нет! Не могу быть убийцей!»

Скорее убраться бы подальше, но, раздавленный свалившимися несчастьями, сижу в грязи и реву.

Взахлеб, горько. Ее раскинутые руки, прилипшие темные пряди к бледному лицу и открытые глаза пугают.

Не забуду до конца дней. Но со слезами вышел страх, и я немного успокоился. Иначе бы так и не заметил, что на ней нет ран. И что темно-багровая лужа подо мною — не кровь, а краска из жженых трав, тонко пахнущая, душистая. Но какая разница, если она мертва.

Сбросив оцепенение, начал отползать. Однако рука случайно уперлась во что-то острое, скрытое грязью.

«Пуговица!» — на куртке не хватало несколько таких же, вырванных грубо, с корнем, как в драке. Но с кем я мог драться? С нею?

Судя по тому, какой тощий и слабый, вряд ли бы справился даже с девушкой. Особенно такой рослой и плечистой. Тем более что на ней не было ни царапинки, а мое лицо ныло от побоев. И глаз заплывал. Или она была силачкой?

Снова разрыдался, как слизняк. Руки повисли плетьми, ткань прилипла к коленям, и я тонул в жалости к себе. Но без движения, в мокрой одежде сносить холодный ветер невозможно. Нужно или встать и бежать, чтобы согреться и выжить. Или лечь рядом и замерзнуть.

Я медленно встал и, покачиваясь, побрел осматривать окрестности, в надежде найти хоть что-нибудь, что бы дало какую-то подсказку. Но не сумел разыскать больше ничего. Ни сумки, ни теплых вещей.

Собираясь уходить, подошел к незнакомке, чтобы сложить ее руки, как полагается усопшим. Положил одну ее руку на живот, потянулся за второй… — и из ее ладони в мою выпала еще одна пуговица.

Меня затрясло. И только здравый смысл давал надежду: неужели незнакомка, защищаясь, могла меня так избить? Тогда почему у нее на костяшках ни одной ссадины?!

Косая стена дождя размывала очертания руин, окруженных рощей. Дельного навеса среди развалин не найти, не говоря уже о теплом убежище, да и если найдут у тела — повезет, если на месте не вздернут.

По кривой, иногда зигзагами, обходя заросли кустов, я пробирался, сам не зная куда. Запинался о коряги, избороздившие влажную землю, падал, вставал и брел дальше, пока кубарем не скатился по скользкому, пологому оврагу в низину, с расхлябанной жижей.

Ну, теперь вылитый оборванец! И как докатился до такой жизни? И главное, что делать дальше? Ощупал осклизлые склоны ложбины и совершенно отчаялся. На такие при свете не взобраться, а в ночи и подавно. Пришлось дальше шлепать по грязи.

В темноте хлябь чавкала, булькала, противно проникала в ботинки. Я старался не думать, что в ней водится какая-то живность.

«В карманах пусто, идти некуда. Если еще похолодает — к утру сдохну, и закончатся мучения. Интересно, я так всегда жил, или неприятности только начал…ись?!» — поскользнулся и плашмя упал спиной.

Голос писклявый, ломающийся. И ругаться не умею. Лишь жалобно всхлипнул и, клацая зубами, как бродячий пес при ловле блох, пополз дальше.

Хотелось свернуться калачиком, немного перетерпеть холод и заснуть навсегда. Но я продолжал брести.

Почему? Сам не знаю, наверно, из любопытства и еще теплившейся надежды на счастливый исход.

В темноте шелестел дождь, иногда ухала редкая птица, а когда рядом послышалось тоскливое волчье завывание — припустил вперед. Ветви хлестали по лицу. От влаги чесались ссадины, но я гнал, как очумелый. И лишь милость свыше берегла мои глаза от повреждений.

Протяжный, жуткий вой раздался слева.

Сердце гулко грохотало, ноги дрожали от бессилия. Уже не волновала паутина, которую еще недавно боязливо смахивал с себя. Я был так напуган, что полз в гору, не обращая внимания на треск разрываемой сучьями ткани. Совсем скоро пожалею, что не сберег единственную одежду, но пока важнее спастись…

Не знаю, чем бы закончилось дело, если бы небо не озарила вспышка. Нескольких мгновений хватило, чтобы разглядеть едва заметную тропку. Хватаясь за соломинку, пошел по ней, надеясь, что выйду к деревушке или другому людному месту, где найду уголок. Крался, прислушиваясь к каждому звуку и мечтая найти высокое кряжистое дерево.

«Если заберусь выше — не достанут, а потом что-нибудь придумаю…» — думал о зверях, совершенно позабыв, что голодное брюхо и человека толкает на не менее ужасные поступки. Вспомнил, лишь когда вонючая рука хватила меня за волосы, и в горло больно уперлось холодное острие.