Лебеди летят над тайгой - Семён Михайлович Бытовой

Семен Бытовой

ЛЕБЕДИ ЛЕТЯТ НАД ТАЙГОЙ

Повести

БЫЛЬ О ЖЕНЬШЕНЕ

Царь лесных зверей — тигр.

Царь морских зверей — дракон.

Царь лесных растений — женьшень.

Корень жизни добудешь ценою жизни.

Из старых восточных книг.

Встреча в походе

Осенью 1945 года, после разгрома Квантунской армии, некоторые части советских войск возвращались на свои исходные позиции. Среди них был и наш артиллерийский дивизион.

После длительного перехода по знойным горным дорогам мы остановились у небольшого маньчжурского селения. Близился вечер. Не теряя времени, мы стали устраиваться на ночлег, и вскоре под пышными кронами тополей раскинулся наш полотняный лагерь. Задымили походные кухни. Заняли свои места караулы.

Мы с командиром шли вдоль опушки негустого леса.

На примятой траве, неподалеку от лагеря, сидели рядом притихшие ребятишки и с интересом наблюдали, как наши артиллеристы снимали с орудийных стволов брезентовые чехлы. Мальчишки уже успели раздобыть красные солдатские звездочки и прикрепить их к своим шапчонкам. А у иных были даже военные пилотки. Командир дивизиона, приветливо улыбаясь, что-то сказал ребятам по-русски, и они, хотя и не поняли его, радостно заулыбались в ответ. Постояв немного и с нежностью оглядев их, командир тихо сказал:

— Пойдемте, капитан, в селение, поговорим с народом, узнаем, не нуждаются ли здесь в нашей помощи.

Солнце уже садилось за горный хребет, когда мы вошли в селение. Здесь была одна длинная улица с глинобитными фанзами. Посреди нее стояли два колодца: один — с высоким срубом, окрашенным охрой, и с тяжелой железной крышкой, который, очевидно, предназначался для японцев и местных богачей; второй — некрашеный и без крышки — для прочих жителей. В конце улицы, тесно прижавшись к каменному склону горы, стояла под черепичной крышей невысокая кумирня. Сразу же за ней поднимались три пологие сопки, от подошв до вершин разделенные на крохотные зеленые квадраты. Это были пашни местных крестьян. Вот худой, сожженный солнцем старик гортанными криками погоняет мула на самый верх сопки. Он машет хворостиной, но маленький мул через каждые два — три шага соскальзывает вниз. Должно быть, последний год приходится им обоим лезть на эту сопку, — с будущей весны старик запашет где-нибудь в долине участок побольше, которым до этой поры владел японский оккупант.

Мы остановились против завалившейся набок избушки, не похожей на остальные фанзы, с земляной крышей, поросшей бурьяном. Единственное низенькое окошко без рамы было затянуто куском пожелтевшей рисовой бумаги. Дверь избушки была полуотворена, и ветер раскачивал прибитые снаружи длинные лоскутья алой материи с ровными столбиками каких-то знаков, похожих на иероглифы, написанные золотистой краской. Нас заинтересовали эти надписи, и мы постучали в окошко. Ответа не последовало.

В это время из соседнего двора вышел пожилой крестьянин в короткой стеганой куртке и широких штанах из синей дабы, туго схваченных у лодыжек обмотками. На ногах его болтались соломенные туфли.

Покуривая круглую медную трубочку с длинным камышовым черенком, он поклонился нам, и его черные некрупные глаза под одутловатыми веками счастливо заблестели.

— Что, капитан, — произнес он по-русски, обращаясь к командиру дивизиона, — японцев мало-мало побили, теперь обратно в свою Россию, да?

— Почему же мало-мало? — шутливо спросил майор. — Мы так побили японских самураев, что они уже никогда больше не придут сюда. Теперь у вас будет хорошо.

— Хорошо! — воскликнул крестьянин и высоко поднял руку со сжатым кулаком. — Спасибо! Ух, шибко убегали японцы! Как ваши люди пошли, ух, шибко самураи убегали. — И он изобразил, как удирали из его селения оккупанты: вобрал голову в плечи, съежился и так энергично затопал ногами, что с них свалились соломенные туфли.

Мы рассмеялись.

— Чья это избушка и что написано на этих лоскутках? — спросил майор.

— Тут один старый удэхэ-таза[1] живи, ва-панцуй Сяо Батали. Наверно, помирай скоро. — И коротко рассказал об удэгейском таежнике из Имана. Много лет тому назад он женился на женщине из этого селения, построил ей избушку, а сам приходил сюда только на зиму.

— Ва-панцуй? — переспросил я, впервые услышав это слово.

— Который женьшень ищет в тайге. — Он поднял с земли хворостину, зажал ее обеими руками и принялся быстро разгребать впереди себя траву.

— Искатель женьшеня?

— Да, ва-панцуй! — быстро закивал крестьянин, очень довольный, что так удачно растолковал нам.

А на лоскутках, пояснил он, начертаны иероглифы благополучия и богатства. Старый искатель женьшеня Сяо Батали надеялся, что его жилище непременно посетят эти два блага, потому что он свято верил в бога лесов и гор Онку.

Войдя в избушку, мы с первого взгляда поняли, что эту тесную каморку, больше походившую на подпол, чем на жилое помещение, ни разу не посещали ни благополучие, ни тем более богатство. Сяо Батали лежал на низком кане, до подбородка укрытый дырявым рядном, и смотрел в потолок. Старик даже не пошевелился, когда мы вошли. Лишь после того как сосед заговорил с ним, Сяо Батали что-то тихо пробормотал в ответ.

— Что говорит он? — спросили мы нашего нового знакомого.

— Он говорит: «Если умирающему дать несколько капель женьшеня, то он проживет еще долго».

— А разве у него нет женьшеня?

— Нет, капитан, — ответил сосед, и лицо его выразило печаль. — Японцы все чисто забрали. Бамбукой мало-мало били они Сяо Батали.

Мы уже знали, что в устах крестьянина «мало-мало» значит «очень много», и нам стало жаль старого искателя. «Вот, — подумал я, — удивительная судьба у старика: долгие годы собирал он чудодейственный корень жизни, и теперь, когда женьшень так нужен ему, не иметь даже нескольких капель...»

— Передайте Сяо Батали, что мы пришлем доктора; тот даст ему лекарство, — сказал командир дивизиона.

Удэгеец, понимавший по-русски, отрицательно покачал головой и попросил соседа сказать нам: «Много есть на свете лекарств, которые исцеляют от недугов, но вернуть старику силы способен только женьшень».

Мы поняли,