Самоучитель танцев для лунатиков - Мира Джейкоб

Сиэтл, июнь 1998 года

Он лихорадочно извергает из себя безудержный поток слов. Третью ночь подряд Томас Ипен сидит на веранде, ожесточенно беседуя сам с собой через оконную решетку. Его бормотание слышат соседи, а жена, Камала, не может уснуть. Принц Филип, их престарелый, страдающий от артрита лабрадор, ходит взад-вперед по коридору и жалобно подвывает. Обо всем этом рассказала Камала своей дочери по телефону вечером обычного июньского дня ровным, спокойным тоном, которому позавидовал бы диктор выпуска новостей.

– Он словно готовится покинуть нас, – подытожила свой рассказ Камала.

– Правда? – спросила Амина, тут же представив себе отца, сидящего на краю пустыни в ожидании автобуса.

– Ну кто же его знает! Понятия не имею, я с субботы глаз не сомкнула!

– Серьезно?!

– Серьезно, – всхлипнула Камала, которая всегда гордилась своей способностью проспать все, что бы ни учинил ее страдающий бессонницей супруг: охоту на енотов, пожар в кювете, аварию на тракторе. – Ты только пришла с работы? – спросила она, услышав, как дочь бросила ключи на барную стойку на кухне.

– Да, – ответила та, положила рядом с ключами почту и фотоаппарат и взглянула на отчаянно мигающий автоответчик. – Три ночи подряд? – усилием воли вернулась она к разговору. – Серьезно?!

– Как твоя работа?

– Заказов много. Такое впечатление, что все жители Сиэтла решили пожениться именно в следующем месяце…

– Все, кроме тебя, – посетовала мать, но Амина пропустила ее комментарий мимо ушей.

– Что ты имеешь в виду? Как это он разговаривает сам с собой? О чем?

– Истории рассказывает!

– Какие еще истории?

– Какие-какие, да всякие! И так-то был ненормальный, а теперь этот идиот еще и бред какой-то несет постоянно! – возмутилась Камала. – Я сказала ему, что у него язык отвалится и сгниет, как морковка, если он не придержит его за зубами, но он не слушает!

– Ты всегда так говоришь.

– Вот и не всегда!

– Мам…

– На этот раз все по-другому, детка, – вздохнула Камала.

Ночной шум проникал через телефонную трубку прямо в уши Амины, напоминая ей о Нью-Мексико: тихие аплодисменты шелестящего в тополях ветра, оглушительный стрекот цикад, эхом разносящийся по меса[1]. Вот где-то в саду хлопнула калитка. Амина закрыла глаза и тут же очутилась во дворе своего детства, чувствуя, как бурьян щекочет ей коленки.

– А ты в саду? – спросила она у матери.

– Мм… А ты под дождем?

– Я на кухне! – ответила Амина, глядя на линолеум под ногами.

Пожелтевшие края выдавали видавшее виды напольное покрытие – из тех времен, когда жилой комплекс «Краун-Хилл апартментс» считался отличной стартовой площадкой для семьи со средним уровнем дохода, пресытившейся мраморными каминами и светлым паркетом на кухне. С годами линолеум приобрел оттенок утренней мочи, да еще и покрылся пузырями, которые громко хлопали, если на них встать.

– Как у вас погода? – поинтересовалась Камала.

– Дождь моросит.

– Никто не понимает, почему ты оттуда не уедешь!

– К этому тоже можно привыкнуть.

– Это недостаточно веская причина, чтобы жить в таком месте. Ничего удивительного, что тот грязнуля застрелился: мало того, что ему солнца не хватало, так еще и эта ведьма в рваных колготках…

– Мам, Курт Кобейн был наркоманом!

– Вот-вот! Потому что ему не хватало солнца!

Амина вздохнула. Во время последнего визита к родителям она оставила в туалете журнал «Роллинг стоун». Если бы она знала, к каким последствиям это приведет, то была бы поосторожнее – теперь Камала считала себя настоящим экспертом по Сиэтлу. С другой стороны, нет худа без добра: отвращение, которое мать питала к месту, где поселилась Амина, свело ее приезды к минимуму. Когда Камала изредка наведывалась в Сиэтл, то любила повторять: «Да я здесь никогда не согреюсь!», отчаянно потирая ладони и с подозрением оглядываясь по сторонам. Однажды она заявила симпатичному парню – бармену из соседней кофейни, – что от него странно пахнет, и пояснила: «Здесь у вас слишком влажно».

– Я тебе говорила, что мята в этом году – что твой лес? – спросила мать, тут же повеселев. – Еще больше, чем в прошлом!

– Здорово! – открывая холодильник, отозвалась Амина.

Посмотрев на обширную коллекцию коробок от еды навынос, девушка подумала, что они жмутся друг к другу, словно старички в плохую погоду, и прикрыла дверцу.

– Вчера вечером я приготовила чатни и позвала к нам семейство Рамакришна и Курьян. Они были просто в восторге! Бала, конечно же, выпросила у меня рецепт!

– И о чем ты умолчала?

– Ни о чем! Кроме кайенского перца и кинзы.

Кулинарные таланты матери Амина нередко объясняла эволюционными потребностями – таким образом Камала умудрялась оставаться собой, сохраняя при этом друзей и подруг. Подобно тому как гребень превращает невзрачную птицу в настоящую радугу, способность Камалы создавать из сырых ингредиентов потрясающе вкусные блюда снискала ей любовь окружающих, которой она вряд ли добилась бы иным образом.

– И что они думают насчет папы?

– Насчет папы?

– Ну об этих его разговорах…

– Я им не сказала! Что за глупости!

– Это секрет?! – поразилась Амина. – Ты ничего не говорила родственникам?!

У семей Рамакришна, Курьян и Ипен секреты друг от друга появлялись примерно раз в пять лет, и обычно все тайное становилось явным в течение нескольких месяцев. Хранители тайны заверяли остальных, мол, тут нет ничего личного, просто дела семейные, те же, от кого утаили бесценную информацию, бормотали слова утешения насчет того, что в этой стране все они – одна семья, хотя и не связаны кровными узами.

– Не секрет! – с излишней горячностью ответила Камала, но тут же взяла себя в руки и стала говорить гораздо тише. – Да что в этом такого? Давай не будем никого беспокоить впустую, ладно?

– А кто-то еще считает, что он странно себя ведет?

– Вовсе не странно.

– Погоди, ты же сказала…

– Да нет, не в этом смысле! Он ходит на работу и все такое, со всеми остальными он совершенно нормальный. Медсестры на отделении все так же увиваются вокруг него и гогочут, как молодые гусыни! А «это» с ним происходит только поздно ночью!

Конечно поздно, а когда же еще? Томас всегда старался оставаться в больнице до заката, а потом бессонница мучила его с полуночи до шести утра. В эти ночные часы он сидел на крыльце и пытался вернуть к жизни какой-нибудь невероятный аппарат – ружье для крикета, автомат для поглаживания собаки и так далее.