Вещий князь. Книга 4. Черный престол - Андрей Посняков

Уж давно растопил снега теплый май-травень, зашумел первой листвой, клейкой и пахучей, голубыми травами раскрасил бескрайние южные степи, и хоть и приходили еще холода, бывало и с морозцем ночным, но чувствовалось — не по зубам весна-красна зимним холодным вьюгам, такой жарой пахнуло, что какой там снег, какой морозец! Оно, конечно, далеко на севере, в горах Халогаланда — на родине Хельги-ярла, — оставались еще и снега, и вьюги, как возвращались они, бывало, посреди весны и в Ладоге-Альдегьюборге, прячась от солнца в тенистых урочищах. А тут, на юге, давно уже всё цвело, да так, что даже сюда, в море, ветер приносил с берега духовитый запах цветов.

Май — благодатное время: уже тепло, но еще не жарко, еще не пришел яростный летний зной, не припорошил разноцветье коричневатой песчаной пылью. Май. Травень…

Впереди, перед самым бушпритом, бесстрашно ныряли прямо в синие волны белокрылые чайки, а у самых бортов плыли, не торопясь, серебристые рыбьи стаи. Подойдя к форштевню, Хельги уселся, свесив ноги за борт. Сквозь тонкую шелковую тунику солнце ощутимо пекло спину. Ярл оглянулся, хотел было снять тунику, да раздумал — не дело викинга показывать солнцу обнаженное тело, друзья не поймут такого, солнце — это ж не женщина!

— Жарко. — Подойдя неслышно, словно кот, уселся рядом Никифор, бывший раб Трэль Навозник, затем послушник уединенного ирландского монастыря, а ныне — странник, странник волею судьбы и старого друга — Хельги.

Длинные иссиня-черные волосы молодого монаха развевались на ветру, словно крылья мудрого ворона, смуглое лицо покрывала щетина — вроде брился не так и давно, а вот поди ж ты, — в миндалевидных темных глазах отражались море и недалекий берег, тянувшийся по правому борту судна, вернее — судов. «Георгиос» — корабль сурожского торговца Евстафия Догорола вовсе не был одинок в этом плаванье, а шел на север, в устье Днепра, в числе других подобных судов, из которых дюжину составляли вместительные купеческие скафы — «круглые», как их называли, — плюс пара узких стремительных хеландиев с хищно выступающими из воды таранами. Так, на всякий случай. Хоть и договаривались недавно сурожцы с тавридскими пиратами, да ведь свято место пусто не бывает — не тавридцы, так кто-нибудь еще. Нет, уж лучше на охране не экономить. «Георгиос» представлял собой типичную торговую скафу, длиною около шестидесяти локтей и шириной — восемнадцать, со сплошной палубой, вместительным трюмом, полным амфор с зерном, несколькими каютами и двумя крепкими мачтами с косыми парусами. На корме также находился и камбуз с обмазанной глиной печью, которой пока пользовались редко — жарко.

Корабли уже давно прошли Корсунь, и примерно через сутки должны были показаться днепровские воды. Сам Евстафий, впрочем, туда не собирался — его целью, как и целью всего каравана, был Константинополь. Вообще-то, к Царскому городу можно было попасть, идя вдоль южного побережья, через Трапезунд и Синоп, однако так получалось дольше, а алчных до чужого добра пиратов там водилось ничуть не меньше, чем здесь, на севере. Плыть именно таким путем уговорил своих компаньонов Евстафий по просьбе Хельги-ярла, которому необходимо было поскорее попасть в Киев. Евстафию в Киев было не надо, но зато как раз в это время туда должны были направляться корабли константинопольских купцов, среди которых сурожец надеялся обязательно встретить знакомых, и уж дальше Хельги и вся его компания продолжили бы путь именно с этими знакомыми.

— Встретим ли мы их? — смотря в далекую синь, пригладил волосы Никифор. Ярл ничего не ответил, потому как сам не знал, встретят ли. Евстафий, правда, обещал, да ведь верить хитрым грекам — последнее дело. Ничего, в крайнем случае, можно будет подождать попутный караван на побережье, лишь бы не попасться на глаза многочисленным группам разбойников — малочисленных Хельги не опасался.

— Ладислава вчера ночью гадала, — вдруг усмехнулся Никифор. — Говорит, дорога будет удачной.

— Гадала? — Ярл обернулся, прищурив синие, как воды фьордов, глаза и еле сдерживая смех. — А ты, значит, за ней подсматривал? За бесовскими игрищами?

— Да вовсе нет! — замахал руками монах. — Не так всё было. Я просто мимо шел, а она меня и позвала, кувшин подержать, — так, говорит, для гадания надо…

— И ты согласился?! О, ужас! — Никифор развел руками:

— Уж больно сильно просила…

— И это вместо вечерней молитвы!

— Да я сначала хотел вас позвать, тебя и Ирландца, да вы с хозяином третью амфору допивали, думаю, куда уж, грохнетесь еще через борт в море, потом вылавливай!

Никифор изобразил жестами, как его приятели, пьяные, валятся за борт, смешно отфыркиваются, вопят…

Хельги уже больше не сдерживался — захохотал во весь голос, да так, что разбудил Ирландца и хозяина, почивавших после обеда на корме, под специально натянутым балдахином. Там же было приготовлено местечко и Ладиславе, да только она им не пользовалась — стеснялась. Красива была девчонка — юна, стройна, златовласа, с глазами — как васильки в поле. Притягивала мужские взгляды, словно чужие дирхемы алчные руки вора. Поначалу кое-кто из команды «Георгиоса» попытался было за ней приударить, да быстро пошел на попятный, увидев посуровевшее лицо хозяина и холодный взгляд молодого варяжского ярла.

Сам Евстафий Догорол относился к Ладиславе вполне по-отечески, а, изрядно испив доброго винца, бывало, рассказывал, как девушка спасла его от зубов огромного волка… двух волков… трех… целой стаи… Ну и так далее, по нарастающей, в зависимости от количества выпитого. Ему, правда, никто особо не верил, но, видя, как трепетно торговец относится к девушке, понимали — может, что-то подобное и действительно было.

Ладислава, конечно, ловила на себе восхищенные взгляды, и нельзя сказать, чтобы ей это вовсе не нравилось. Однако в сердце ее давно, еще с той случайной встречи в Ладоге, был один — молодой светловолосый варяг. Хельги. Хельги-ярл. Она знала, что где-то далеко на севере, в стране снега, льда и извилистых фьордов, у него остались жена и дочь, Сельма и Сигрид. Знала — и всё-таки надеялась… И вот вчера… Как хорошо было бы, если б помогать ей в гадании пришел не этот отрешенный от мира монах — хотя и довольно приятный, — а сам молодой ярл. Ладислава так ждала его, надела на себя лишь одну тунику из тончайшего шелка — подарок Евстафия, — не скрывавшую восхитительных форм ее юного тела. Так ждала — вот возьмется ярл помогать в гаданье, невзначай прикоснется, обнимет… Но не пришел ярл. А монах, Никифор, так его имя, прикоснулся-таки, да так, что его, бедного, аж бросило в жар. Ладислава, осмелев, заулыбалась, невзначай натянула тунику на груди туго-туго, так, что стало хорошо заметно всё… Бедный послушник, что-то пробормотав, закрыл лицо руками да скорее убежал прочь — видно, молиться своему распятому Богу.

У нас тоже сейчас молятся.