Левиафан - Дэвид Линн Гоулмон

Жюлю Верну и всем последующим мечтателям. Брэндону, Кэти, Шону и Трэм — детям, подпитывающим мою энергию

Военно-морскому флоту Соединенных Штатов: помощь, оказанная мне некими безымянными индивидуумами, оказалась неоценимой.

Добрым людям из «Дженерал Дайнэмикс» — без их прозорливого взгляда в будущее субмарин эта книга попросту не могла быть написана.

Николь Вердон и многим, многим другим, не позволившим автору оторваться от реальности.

Море — это все! Оно покрывает собою семь десятых земного шара. Дыхание его чисто, животворно. В его безбрежной пустыне человек не чувствует себя одиноким, ибо вокруг себя он ощущает биение жизни.[1]

Жюль Верн, «Двадцать тысяч лье под водой»

Замок д'Иф, Франция, 1802 год

Три года во тьме. Родерик Деверу был заточен в замке д'Иф со времени наполеоновского переворота в 1799 году за отказ выдать секреты магических и таинственных планов морского оружия. Без суда, да что там, без единого слова со стороны арестовавших его и тюремщиков его швырнули в темницу замка вместе с прочими якобы врагами Франции. Участь его молодой жены и отца была для него столь же темна, как и собственное будущее.

Три года назад сам новый император вопрошал Деверу о планах, чертежах и расчетах его новейших кораблей. Сперва император просил, потом умолял и, наконец, угрожал, но Деверу отказался дать жестокому коротышке вожделенное — планы изрыгающего нефть корабля, который мог стереть с лица морей самую могущественную силу на свете — беспощадный британский флот.

Лежа у студеной стены темницы, Деверу прислушивался к грохоту воли, сокрушающихся о скалы крохотного островка. Родерик сознавал, что стены узилища вот-вот доведут его до умопомешательства.

Дверца у пола его камеры открылась, и сквозь нее просунули дневную пайку мяса и хлеба на ржавой тарелке. Мясо было свежим, сочным и нежным: Наполеон был бы очень недоволен, если бы его ценнейший трофей скончался от недоедания прежде, чем император получит дар, который гарантирует ему роль владыки мира.

Процедура доставки трапезы шла, как всегда, и Деверу не трогался с места, ожидая, пока тюремщик захлопнет дверцу. Однако на сей раз она осталась открытой. Родерик позволил взгляду пропутешествовать к двери и недвижной тени по ту сторону.

— Доктор, есть новости с воли. Быть может, услыхав их, вы наконец предоставите императору то, чего он жаждет.

Деверу даже не шелохнулся в своем сыром, замшелом углу камеры, продолжая наблюдать и ждать.

— Вашего отца казнили за монархистские симпатии. Казнь совершили публично в Париже.

Понурив голову, Деверу попытался мысленно увидеть лицо отца, но память подвела его. Хотел сглотнуть, но горло не повиновалось. Глаза застлали слезы, и он поднес руку к заросшему бородой лицу, зажав рот ладонью и закусив губу, чтобы тюремщики не расслышали рвущийся из груди стон. И тут мысль, внезапно пришедшая на ум, сорвалась с губ вопросом, прежде чем он успел этому помешать.

— А моя… моя жена… она… — прохрипел он первые слова более чем за полгода.

— Твоя женушка? Дурак, она наложила на себя руки в прошлом году, потому как не смогла снести унижения от твоей измены.

Деверу хотелось завопить, но позволить им увидеть, что он сломлен, было никак нельзя. Вместо того он снова закусил нижнюю губу так, что изо рта потекла кровь, и спрятал лицо в ладонях. «Они же говорили, что она умерла вместе с моим нерожденным ребенком», — вспомнилось ему.

Теперь выбор прост. Уж лучше умереть, чем влачить жизнь без семьи. Слезы высохли, и глаза пекло как огнем. Буркнув нечто невнятное, чтобы дать стражникам понять, что он здесь и слышит, после чего перекатился на бок и медленно, осторожно подтянул тарелку с мясом к себе. Смахнув хлеб и мясо с тарелки, он торопливо ощупал в темноте пальцами края толстой жестянки. Испугался было, что не найдет, но тут дрожащие пальцы наткнулись на искомое — край тарелки, истертый до остроты клинка.

— Новый император просит моих знаний… до сих пор? — спросил он.

— Просит?! Да он их требует, дурачина, — заявил голос по ту сторону двери темницы.

Пальцем трясущейся руки Родерик еще раз скользнул по отточенному краю тарелки, вызвав желанное ощущение — ощущение разрезанной плоти.

Подобравшись поближе к железной двери, Деверу поднял тарелку и резанул по единственному месту, которое могло излить довольно крови, чтобы убедить капитана стражи, — собственной голове. Делая глубокий, длинный надрез между сбившимися в колтуны волосами, он морщился оттого, что край тарелки пропахал глубокую борозду по скальпу. Вскоре он ощутил, что по лбу струится вполне удовлетворительный поток крови, и надавил на острый край еще сильнее. Крови должно быть довольно, чтобы убедить тюремщиков, что драгоценный пленник Наполеона отважился на немыслимое.

Оторвав тарелку от головы, Деверу увидел, что кровь даже не струится, а бьет ключом, потому что край тарелки перерезал какой-то сосудик. Не выпуская тарелки из рук, он прошелся заостренным краем с другой стороны, после чего улегся у лючка для еды. Позволил крови брызнуть на железо двери, а затем перевел дух и задышал короткими, захлебывающимися вздохами. Вытянув свободную руку, шлепнул ладонью по растущей луже крови так, чтобы брызги наверняка вылетели в коридор за дверью.

— Что за?..

— Это кровь, капитан. Этот придурок перерезал себе горло.

Капитан стражи сделал именно то, на что Деверу и надеялся: запаниковал, решив, что лишился узника, покончившего с собой. Перед императором ему нипочем за это не отчитаться. Послышался звон ключей, которые надзиратель выхватил в попытке открыть дверь. Итак, момент смерти настал.

Деверу вовсе не строил планов бегства, но и покончить с собственной жизнью ему духу не хватало, так что он попросту заставит тюремщиков сделать это за него. Довольная улыбка искривила его черты.

— Пошевеливайся, неуклюжий болван, он истечет кровью!

Наконец, Деверу услышал, как ключ вошел в скважину ржавого замка. Со скрежетом провернулся, лязгнула откинутая дужка, и послышалось кряхтение человека, изо всех сил пытавшегося открыть дверь. Впервые за два года узник почуял и ощутил кожей дуновение свежего воздуха, вдохнув его всей грудью, чтобы собрать все силы для следующей пары секунд — последних мгновений его жизни. Позволил своим векам приоткрыться, и тут же сияние свечей в коридоре по ту сторону больно резануло по глазам.

Он ощутил, как чьи-то руки переворачивают его на спину, и тут же, не давая тюремщику опомниться, взмахнул жестяной плошкой, вложив в удар всю силу, на какую были способны его атрофированные мышцы. Острый край врезался прямо в шею.