Мадам - Ксавьера Холландер

Камера нью-йоркской тюрьмы Томбс, куда насзагнали, будто стадо скота, была до тошноты отвратительна. Переполнявшие еечернокожие проститутки «приветствовали» нас, пожалуй, даже слишком бурно:

– Эй ты, вонючка, держу пари, что в твоемшикарном борделе нет ни одной негритянки!

– Да уж, твои сопливые посетители набитыденьгами, да только письки у них детские. Потому-то в твоей «кондитерской» нас,шоколадок, им не видать!

– Посмотри-ка на эту королеву шлюх! Онабоится, что негритянки замажут ее шикарные белые простыни. Не правда ли,дорогая?

Оскорбления, поначалу просто грубые, вскорестали совсем уж невыносимыми и принимали все более угрожающий характер.

– Скажи-ка, ты это чертово красно-бело-голубоеплатье купила у Сейка? Да не наклоняйся ты так, а то я с тебя его сдеру и сожрутвои сиськи!

Еще минут пять – и могла пролиться кровь. Ну,а что мы всемером могли бы сделать против двадцати? К тому же их объединялазависть, которую тротуарные проститутки всегда испытывают к шикарным девушкам,работающим по вызову. В иерархии проституток мы были аристократами, а ониплебеями, только вот тюрьма-то, прости Господи, сравняла всех.

Мои девчата и я сгрудились у решетки, пытаясьхоть чуть-чуть отдалиться от черных. Даже если бы мы и захотели сесть с нимирядом, вряд ли это нам удалось бы: те, кто все же смог найти себе местечко нанеудобных скамьях камеры, держатся за него изо всех сил. Ну, а если кто-нибудьвставал попить воды или по нужде, его место сразу же занимали несколькодевушек, смертельно уставших от всенощного хождения взад-вперед по тротуару,остальные просто улеглись на бетонном полу, положив голову на колени подружке.Им даже удавалось заснуть, хотя шум из соседних камер доносился ужасающий:сидевшие там наркоманы кричали, кашляли, блевали, звали на помощь. А запах!

Нескольких девиц по приказу огромной,совершенно отталкивающего вида надзирательницы повели в зал суда, ряды узницоживились: в камере появились новенькие.

– Поторапливайтесь, судья хочет вас видеть.

Всякий раз, когда «черный ворон» привозилновых девиц, те немедленно включались в общий хор оскорблений по нашему адресу.

– Эй ты, сводня дерьмовая, ты хоть скажи,почему в твоем борделе одни белые? – орала проститутка в ярко-оранжевом парике,казавшаяся особенно злобной.

Я была в отчаянии и все же решила, чторазумнее было бы как-то приглушить разгоравшиеся страсти.

– Послушайте, – сказала я, – мне бы хотелось,чтобы вы знали: у меня работают и черные. Их тоже хватает, а одна из них сейчасздесь, с нами.

Я показала на Аврору, высокую, стройную,светлокожую девушку, сидевшую в стороне от нашей маленькой группы. Она сталапроституткой еще подростком, и ее уже много раз арестовывали. Опыт помог ейвыбрать верную в таких ситуациях линию поведения: сразу же занять свободноеместо и вести себя как можно тише. Аврора носила светлый парик и черные очки.Воротник она подняла до подбородка и, забившись в угол, старалась как быслиться со стеной, и теперь неловко поеживалась под цепкими взглядами двадцатипар карих глаз.

Черные проститутки перестали теребить своипарики и лакировать ногти. Хотя сумочки у посаженных в камеру отбирали,бутылочки с лаком все равно появлялись у них как по волшебству.

– Черт возьми, – наконец сказала жалкая девицас кожей цвета черного дерева, – но ведь эта грязная метиска не черная, она женаполовину белая!

– Да эта стерва и сама не знает, кто онатакая, – проронила другая проститутка с лицом каракатицы и голосом базарнойторговки.

Они поднялись и вдвоем пошли к Авроре, то личтобы рассмотреть ее поближе, то ли чтобы завязать драку. Напряжение постепеннодостигло предела.

В этот момент со скрипом открылась дверькамеры, и вошла наша мужеподобная охранница. Она вела за собой толстую белуюдевицу, ковылявшую на костылях. Ее руки и ноги были покрыты язвами и она,казалось, вся была накачана наркотиками. Наша церберша попыталась любезнопомочь новенькой сесть на одно из свободных мест, но проститутка-инвалид вдругзаорала:

– Убери свои грязные лапы, жирная обезьяна!

Откинувшись назад, она вдруг резко ударилачерную охранницу костылем по голове.

В этой уже сверхнапряженной атмосфере расовыйинцидент, спровоцированный калекой, сыграл роль детонатора. Все дико заорали,замелькали руки, ноги, костыли, и я со своими девушками бросилась за стенусортира, чтобы спокойно дождаться, чем все это кончится.

Трое широкоплечих охранниц быстро вбежали вкамеру и ловко успокоили эту толстую белую истеричку. Слава Богу, нам непришлось оставаться в камере, чтобы узнать, что случилось дальше.

– Эй вы, там, за стенкой, выходите! Судьяхочет с вами поговорить.

Нас всех повели в зал суда. Большая комнатабыла буквально набита журналистами, фотографами и просто любопытными. Моипоследние клиенты тоже были тут. Симпатичный тип со Среднего Запада, которого язвала Кальвином, возможно, потеряет и жену, и работу, ведь его имя, набранноекрупным шрифтом, наверняка появится во всех газетах Нью-Йорка. Там был и мойпрекрасный любовник грек Такис, а рядом с ним супружеская пара, единственноеотклонение которых от нравов Америки заключалось в том, что они подписаливесьма оригинальный брачный контракт: супруги практиковали свободную любовь ичасто менялись партнерами. Я с Такисом тоже у себя это проделывала. Как раз занесколько минут до прихода полиции мы занимались любовью вчетвером –разумеется, для удовольствия, а не из-за денег.

Судья сурово, как и положено при егодолжности, выслушал обвинительное заключение. Я заплатила за моих девушекзалог. Деньги у меня были в пухлом конверте, который мне удалось спрятать втрусы до того, как нас повели в полицейский участок. Однако в зале суда не былоодного человека, которого я очень хотела бы видеть. Это был мой близкий другЛарри. У него хранился ключ от сейфа, где у меня находилась большая частьналичных денег, а я так и не смогла дозвониться до него. Ну, а теперь у меняничего не оставалось, чтобы заплатить астрономическую сумму в 3500 долларов,которую они потребовали, чтобы освободить под залог, как они сказали, «самуюизвестную мадам Нью-Йорка». Мне пришлось отправиться в Рикерс-Айленд.