Флейта гамельнского крысолова - Мария Спасская

* * *

Пролог

Москва, сентябрь 1995 года.

Глафира Семеновна не любила утренние часы. Старушка чувствовала себя крайне неуютно, оставаясь одна в большой коммунальной квартире. Или почти одна, разницы не ощущалось. Ведь дома Аркадий или нет, сказать наверняка практически невозможно. А заглядывать к нему лишний раз себе дороже.

Обычно многолюдная и шумная, с восьми часов утра каждый будний день квартира на Покровке превращалась в вымершую пустыню. Тишину просторной кухни нарушал лишь мерный стук воды из протекающего крана да редкий телефонный звонок, что вдруг огласит стопятидесятиметровую коммуналку пронзительным дребезжанием.

Закончив подметать ковровые дорожки, украшающие скромную, в одно окно, комнатку, пенсионерка выплыла в коридор, неся перед собой совок с мусором. Проходя мимо двойных распашных дверей самой большой в квартире комнаты, она остановилась и прижалась ухом к филенке, прислушиваясь. Там, за дверью, должен был быть Аркадий, больной и старый, чужой, по сути, человек – ее муж.

Глафира вышла замуж за соседа в далеком тридцать втором году, сразу же после того, как художника выписали из психиатрической лечебницы, где он провел без малого десять лет. Честно говоря, Глафира соблазнилась комнатой Аркадия. Большой, просторной, тридцатипятиметровой, не то, что ее крошечный чулан, в котором при старом режиме располагался закуток прислуги.

Глафира жила в этой конуренке очень давно, еще с тех пор, когда совсем девчонкой нанялась в дом Вольских помощницей кухарки. Потом кухарка в родах померла, и молоденькая помощница заняла ее место, втайне мечтая женить на себе хозяйского сына своего одногодка Аркадия. Чтобы приблизить заветную мечту Глафира по делу и без дела ходила по коридору, приодевшись и нарумянив щеки. Однако барчук упрямо не желал замечать ни новой сатиновой блузки, вот-вот готовой лопнуть на арбузных Глафириных грудях, ни сшитой из дорогого отреза пышной юбки, выгодно подчеркивающей не слишком-то узкую талию поварихи. Поняв, что ее лицо, веснушчатое и круглое, как перепелиное яйцо, не вызывает в Аркадии никаких эмоций, кроме раздражения, Глафира перестала совершать прогулки по коридору и затаила к барчуку жгучую неприязнь.

Революция уравняла прислугу с хозяевами, и новая власть отдала Глафире ее чулан в полное распоряжение. А со временем получилось и расписаться со свихнувшимся барчуком. Глафира очень надеялась, что рано или поздно ненавистный муж сгинет в психушке, а ей в полное распоряжение достанутся добротная мебель и шикарные хоромы. Но тихое помешательство Аркадия Борисовича каждый раз признавалось докторами не опасным для общества, и художника, подлечив, к огромной досаде жены, отпускали домой. Аркадий возвращался пришибленный, смирный и некоторое время никуда не выходил. Питался он сырой картошкой, воруя ее по ночам у соседей из выставленных на кухне ящиков для овощей.

В войну Аркадий Борисович остался в квартире один, отказавшись уехать в эвакуацию, и, возвращаясь из Ташкента в Москву вместе с сожителем – контуженым танкистом Федором, Глафира надеялась, что законный муженек околел от голода или убит шальной пулей. Но безумец разрушил ее надежды, выйдя на звук открывающейся двери в коридор. Он безмолвно смерил их с Федором долгим пустым взглядом и снова скрылся за двустворчатыми дверями комнаты, которую Глафира так жаждала назвать своей. Они зажили по-соседски, друг другу не мешая и лишний раз стараясь не попадаться на глаза. Федя Аркадия не обижал, держался с ним вежливо, хотя один раз чуть было не дошло до драки.

Глафира вот-вот должна была родить, и бывший танкист отправился к Аркадию, поговорить по-мужски. Просил он немного – всего лишь уступить большую комнату, упирая на то, что Аркадий и Глафира по закону муж и жена, лицевые счета у них объединены, и, следовательно, супруги имеют равные права на обе комнаты. А так как Глафира ждет пополнение, она имеет приоритетные права на более просторное помещение. Аркадий отреагировал на справедливую просьбу возмущенным криком, требуя, чтобы Федор убирался вон. На крик прибежал бухгалтер Кенигсон, занимавший крайнюю комнату у самой двери, он принял сторону Аркадия, обзывая Глафиру бессовестной самкой и обещая написать на Федора заявление в паспортный стол, за то, что тот который год живет у них в квартире без прописки. К Науму Евсеевичу присоединилась еще одна соседка, учительница Люба, и Глафире пришлось отступить.

С Федором они прожили недолго – фронтовик носил в груди осколок мины, стронувшийся с места и задевший сердце. После него остался сын, Илья, парень задиристый и шумный. В восемнадцать лет Илюша привел в их крохотную комнатку беременную жену Машу, а через два месяца сел за разбой. Родившаяся без отца Жанна не вызывала у жавшейся за ширмой бабушки ничего, кроме головной боли и раздражения на упрямого дурачка Аркадия.

Больше полувека блаженный морочил ей голову, а мечта о просторной комнате так и оставалась мечтой. Вспомнив об этом, Глафира даже сплюнула в сердцах, едва не просыпав мусор. Сидит на огромной площади, как сыч, а они должны ютиться в конуре. В общем, как был Аркадий Вольский буржуем, так им и остался.

Шаркая по коридору войлочными тапками, Глафира Семеновна свернула на кухню и двинулась в туалет – спустить в унитаз мусор. Невестка ругала ее за это, рассказывая кошмарную историю, что в их парикмахерской уборщица вот так же систематически выбрасывала заметенные волосы в унитаз, отчего канализация забилась и дерьмо затопило салон. Старуха лишь усмехалась про себя. Ишь, умная нашлась! Лучше всех все знает, а сама живет у нее в приживалках.

От резкого телефонного звонка Глафира даже вздрогнула. По коридору доковыляла до выкрашенной зеленой краской стены и, протянув трясущуюся руку, ухватила черную матовую трубку висящего над стулом аппарата. Прижав к мясистому уху холодную пластмассу, звонко выкрикнула в мембрану:

– Слушаю!

На том конце провода раздавался гул, и приглушенный помехами голос участкового Лукьянова проговорил:

– Глафира Семеновна, вы дома?

– За хлебом собиралась уйти, – недовольно откликнулась старуха.

– Повремените с полчасика, я Аркадия Борисовича привезу. У аптеки подобрал, он опять к прохожим с рассказами лезет.

Рассказы, о которых говорил участковый, всегда были одними и теми же. Про сатира, который мечтал создать рай на земле, но лишился волшебной флейты и завел людей в ад. Метафоричность повествования спасала слабоумного от немедленной госпитализации, ибо, назови Аркадий вещи своими именами, его бы упекли в психушку на веки вечные.

– Нечего сюда его везти, тащите в лечебницу! – потребовала Глафира.

– Я пробовал. Не принимают, – грустно поведала трубка. – Доктор говорит, у них все палаты переполнены, а Аркадий Борисович не опасен. Достаточно запереть его в комнате и никуда не выпускать.

– Попробуй, запри его, тут же защитнички сыщутся, – сердито пробурчала старуха, косясь на двери Кенигсонов.