Игра в кошки-мышки - Джон Диксон Карр

— Уважаемые члены жюри, пришли ли вы к согласию по поводу вердикта?

— Мы пришли к согласию.

— Каково ваше мнение: виновен или невиновен в убийстве заключенный Джон Эдвард Липиатт?

— Виновен.

— Итак, вы считаете, что он виновен. Таково ваше единодушное мнение?

— Да, мы так считаем. Но при этом, — старшина присяжных торопливо сглотнул комок в горле, — настоятельно рекомендуем проявить к нему снисхождение.

По залу суда прошло шевеление. При оглашении вердикта раздалось несколько сдавленных вздохов, вслед за которыми наступило молчание: рекомендация жюри присяжных была высказана так осторожно, что не давала повода для особой радости. Но похоже, сломленный человек на скамье подсудимых так не думал. В первый раз за все время суда на лице его появилась тень надежды. Он молча уставился на присяжных, словно ожидая услышать от них что-то еще.

Помощник секретаря выездной сессии сделал запись о рекомендации присяжных и откашлялся.

— Джон Эдвард Липиатт, вы не признали себя виновным в убийстве, предоставив суду присяжных решать вашу судьбу. Ныне жюри присяжных сочло вас виновным. Хотите ли вы объяснить, почему не заслуживаете смертного приговора, который должен быть вынесен в соответствии с законом?

Заключенный ответил растерянным взглядом, словно не в силах справиться с изумлением. Он открыл и снова закрыл рот. Помощник секретаря продолжал ждать.

— Я был не прав, — жалким голосом сказал заключенный. — Я знаю, что поступил неправильно.

Но тут его туманный взор блеснул лихорадочным возбуждением.

— Но вот что я вам скажу, сэр, — обратился он к судье. — И вам, сэр, — повернулся он к помощнику секретаря, который то ли из-за равнодушия, то ли смутившись, отвел глаза в сторону. — Я сделал это потому, что любил ее. Все это время я и старался объяснить вам. Когда я пришел домой и увидел там этого парня, а она расхохоталась и во всем призналась, я просто не мог сдержаться. — Он с трудом сглотнул. — Я врезал ей. Я знал, что луплю ее. Но по-настоящему я не понимал, что делаю. А потом увидел, что она лежит на полу, а кастрюля кипит себе на огне, словно ничего не случилось. Но я не хотел этого. Я любил ее.

На лице судьи Айртона не дрогнул ни единый мускул.

— Это все, что вы хотели сказать? — спросил судья.

— Да, сэр.

Судья Айртон снял очки. Он неторопливо стянул дужку с уха, скрытого под париком, сложил очки и аккуратно поло жил их на стол перед собой. Затем, не отрывая от заключенного взгляда, пугающего своим спокойствием, сплел маленькие пухлые пальцы.

Сам он был невысок и скорее выглядел полноватым, чем толстым. Никто не мог догадаться, что под париком он скрывает редкие рыжеватые волосы с пробором посредине, и что пальцы у него сводит судорога, когда он делает заметки, или что к концу весенней выездной сессии в Вестшире он сидит под этой красной мантией с черной оторочкой вдоль разрезов, полный усталости от жаркой духоты. Сбоку подошел клерк с квадратным куском черного шелка, имитирующего черную шапочку, и накинул его поверх парика. С другой стороны стоял священник.

Голос судьи Айртона был негромок, но рассеян и безличен, словно его устами говорила сама смерть или судьба.

— Джон Эдвард Липиатт, — сказал он, — жюри сочло вас виновным в жестоком убийстве вашей жены. — Он неторопливо выдохнул через нос. — В попытке найти себе оправдание вы выдвинули утверждение, что действовали в состоянии неконтролируемого аффекта. Это нас не касается. Закон не признает смягчающих факторов, кроме особых обстоятельств, которые, как вы сами признали, в вашем случае отсутствуют. И не в пример жюри, я не вижу, почему ваше признание перед присяжными в убийстве могло хоть на мгновение представить для нас интерес.

Он сделал паузу, переводя дыхание.

Представитель защиты — мистер Фредерик Барлоу, королевский адвокат, — сидел, не шевелясь, опустив голову и играя карандашом. Один из его коллег, разместившихся сзади на скамьях защиты, посмотрел на соседа и многозначительно опустил большой палец.

— Остается непреложным фактом, что, действуя в здравом уме и понимая смысл своих действий, вы забили свою жену до смерти. Жюри рекомендовало отнестись к вам с милосердием. Эта рекомендация будет оценена надлежащим образом. Но должен предупредить вас, чтобы вы не ожидали слишком многого. Мне остается лишь вынести вам приговор, который гласит: отсюда вы будете доставлены в то место, где пребывали ранее, а затем — к месту казни, где будете повешены за шею и останетесь висеть, пока вас не настигнет смерть. И да смилуется Господь Бог над вашей душой.

— Аминь, — сказал священник.

В глазах осужденного продолжало стоять то же непонимающее выражение. Внезапно он встрепенулся.

— Это неправда, — сказал он. — Я никогда не хотел обижать ее! И никогда этого не делал! Боже мой, да я и не мог обидеть Полли.

Судья Айртон в упор посмотрел на него.

— Вы виновны, и сами знаете это, — ровным голосом сказал он. — Уведите арестованного.

В задних рядах небольшого переполненного зала выездной сессии суда поднялась с места девушка в легком летнем платье и стала протискиваться к выходу. Она чувствовала, что больше не в силах выносить запахи этого помещения. Она спотыкалась о тяжелые ботинки, она обоняла тяжелое дыхание возбужденных растерянных зрителей.

Ее спутник, плечистый молодой человек, одетый с чрезмерной изысканностью, заметно удивившись, последовал за ней. Под ногами девушки захрустел брошенный кем-то пакет из-под чипсов. Прежде чем она добралась до стеклянной двери, ведущей из зала заседаний, мисс Констанс Айртон успела услышать шепоток комментариев.

— Он прямо не как человек, точно? — прошептал какой-то голос.

— Кто?

— Да судья.

— Этот? — с удовлетворением произнес женский голос.

— Уж он-то пару вещей знает, это точно. Разбирается в них досконально! И уж если виновен — ну, только держись!

— Ну да, — согласился первый голос и закрыл обсуждение, — так гласит закон.

Холл за пределами зала был переполнен. Констанс Айртон, миновав короткий коридор, вышла в небольшой садик. Он был зажат между тыльной стороной здания суда из серого камня с одной стороны и такого же цвета церковью — с другой. Хотя стоял только конец апреля, поистине летняя жара этого весеннего дня заставила набухнуть кучевые облака над этим маленьким городком одного из западных графств.

Констанс села на скамейку в центре садика, рядом с выщербленной и потемневшей статуей человека в парике. Констанс исполнилось всего двадцать один год. Она была хорошенькой и свежей блондинкой, которая весьма продуманно выбирала себе косметику и прически. Но если не считать общения с друзьями в Лондоне, речь ее не отличалась такой же продуманностью. Взгляд ее глаз — удивительно карих, с темными бровями, контрастирующими с нежной кожей и пышной прической, — обежал садик.