Мадемуазель Шанель - К. У. Гортнер

К. У. Гортнер изучал жизнь Коко Шанель и ее влияние на мир моды много лет. Прежде чем стать профессиональным писателем, он проработал 10 лет в мире моды как консультант и организатор показов. Имеет научную степень в этой области. Его диссертация посвящена Коко Шанель. Гортнер написал пять исторических романов. Его произведения переведены на 20 языков и не раз включались в список бестселлеров, а сам автор признан одним из 10 лучших исторических романистов.

Если вы не можете поехать в Париж весной, прочтите этот роман с бокалом вина в руке, и это будет достойной заменой путешествию.

Glamour

Захватывающая, трогательная история Коко, рассказ о восхождении к славе и о бурной личной жизни.

Shelf Awareness

Прекрасно написанный и точный до мельчайших деталей роман. Признание в любви к иконе стиля, которая является примером и в наши дни.

Kirkus Reviews

Внизу собирается толпа. Я слышу журналистов, знаменитостей, жаждущих посмотреть мои новую коллекцию, избранных критиков, которым я разослала приглашения на тисненой бумаге. Их возбужденные голоса достигают верхней площадки лестницы с зеркалами и проникают в ателье, где среди царящего беспорядка я жду начала показа.

Со мной двенадцать манекенщиц, уже одетых в мои новые творения, они стоят в облаке сигаретного дыма и аромата духов, которые тоже создала я. Я опускаюсь на пол, еще раз проверяю длину юбок, обрезаю свисающие нитки и прошу тишины. Они щебечут так громко, что мешают думать, но заставить их замолчать — это все равно что плевать против ветра. Они то и дело поддергивают украшенные драгоценными камнями пояса моих черных платьев, звенят браслетами, щелкают жемчугом, словно им передается мое возбуждение, которого мне демонстрировать нельзя.

Я поднимаюсь, брякают ножницы, висящие у меня на шее. Я знаю, что собравшиеся внизу сейчас озабочены самыми разными предположениями и вопросами: получится у нее или не получится? Способна ли она на такое? Ей уже семьдесят один год. Пятнадцать лет она не занималась моделированием одежды. Сможет ли после такого перерыва снова подняться на прежнюю высоту?

И в самом деле, смогу ли?

Впрочем, ситуация для меня не нова. Не раз бывало такое и раньше. Ожидание провала, страстное желание похвалы и даже лести — эти чувства я пронесла через всю свою жизнь. Я закуриваю еще одну сигарету и придирчиво осматриваю стоящих передо мной манекенщиц.

— Вот ты, — обращаюсь я к темноволосой девушке, которая чем-то неуловимым напоминает меня в молодости, — слишком много нацепила браслетов. Убери хотя бы один.

Ее щеки вспыхивают, но она послушно исполняет мою просьбу, а я словно слышу шепот моего любимого Боя: «Помни, Коко, ты всего лишь женщина».

А я частенько забываю об этом. Я всего лишь женщина, которая постоянно должна заново открывать саму себя, для которой это вопрос жизни и смерти.

Я ловлю свое отражение в зеркале: смуглая кожа, накрашенные ярко-красной помадой губы, густые брови, золотисто-карие сияющие глаза, угловатая фигура в отделанном тесьмой розовом костюме. Гладкой кожи юности нет и в помине. Руки унизаны дорогими кольцами, но сморщены, узловаты и грубы, как у камнетеса, изуродованы тысячами иголочных уколов — это руки овернской крестьянки, которой я, сирота, мечтательница и прожектерка, до сих пор себя чувствую в душе. Мои руки недвусмысленно говорят всем, кто я такая. Глядя на них, можно догадаться о борьбе, которая не прекращалась ни на минуту и в результате которой прежняя робкая девочка превратилась в легенду; я сама ее создала, тем самым спрятав от постороннего взгляда свою истинную душу.

Так кто же такая Коко Шанель?

* * *

— Allez![1]— громким голосом командую я.

Манекенщицы выстраиваются вдоль лестницы до самого салона. Я уже столько раз проделывала этот ритуал, в последнюю минуту расправляя одной девушке рукав, поправляя другой шляпку, разглаживая кому-нибудь из них воротничок. Даю отмашку, девушки идут вперед, а сама я отступаю. Не хочу появляться перед публикой, пока не стихнут аплодисменты… Если они вообще прозвучат.

Теперь, когда прошло столько времени, я ни в чем не уверена.

Я сижу, прижав коленки к груди, с сигаретами в боковом кармане, притаилась на самом верху обрамленной огромными зеркалами лестницы; стараясь приглушить звяканье украшений, я превратилась в зрителя, невидимого и одинокого; впрочем, таковой я всегда и была.

И всматриваясь в свое туманное будущее, я оглядываюсь и в прошлое. Я приложу все силы, чтобы рассказать правду вопреки всем мифам и сплетням, которые облекают меня так же, как платье из крепдешина или костюм из твида.

Я постараюсь всегда помнить, что, несмотря на все свои победы и поражения, я была и остаюсь всего лишь женщиной.

«Начнем с того, что я была глубоко несчастлива, но нисколько не жалею об этом».

В тот день, когда умерла мама, я, как всегда, играла в куклы на кладбище. Это были тряпичные куклы, набитые соломой, я сама их сшила, когда была маленькой, а теперь они стали грязные и бесформенные, потому что мне уже было двенадцать лет. За все это время как я только их не называла. Теперь я звала Mesdames les Tantes,[2]в честь женщины в черном, обитавшей в мансарде по соседству и видевшей последний вздох моей матери.

— Так, ты садись сюда, а ты вот сюда, — говорила я, пристраивая их спиной к покосившимся могильным камням и воображая, что эти самые тетушки слушаются меня беспрекословно.

Кладбище — место, где обитали мертвые, — располагалось на самом краю деревни, куда моя мать привезла меня с моими братьями и сестрами после того, как нас бросил отец, и было моим любимым уголком, моим убежищем и приютом. Мы так часто переезжали с места на место, что очередное временное жилище я не считала своим домом. Отец обычно пропадал на несколько месяцев кряду: он был странствующий торговец, разъезжающий со своими товарами по городам и весям.

— Я рожден для дороги, — говаривал он, когда мама ворчала на него. — Из поколения в поколение мы, Шанели, всегда были странниками. Неужели ты думаешь, что я могу себя переделать, ведь это у меня в крови?

Мама только вздыхала:

— Ну нет, конечно. Но ведь мы с тобой, Альбер, как-никак муж и жена, и у нас пятеро детей.

Отец лишь смеялся. Он часто громко смеялся, и я очень любила слушать его смех.