Мадемуазель Шанель - К. У. Гортнер

Она посмотрела на наши переплетенные руки:

— А я и есть слабая. Я совсем не похожа на тебя, Габриэль.

— Значит, ты должна научиться быть сильной. Будешь давать слабину, на тебе все кому не лень станут верхом ездить.

Монахини объявили, что пора возвращаться. Девочки, которые лазили по скалам, вернулись с измятыми юбками, а мы с Джулией подхватили туфли с чулками и затрусили вниз по склону холма, туда, где нас ждали монахини.

Мы присоединились к остальным и направились к монастырю, и я вернулась к прежнему разговору:

— Не знаю, есть у меня талант или нет, но я сделаю все, чтобы с вами ничего не случилось.

— Да, — отозвалась Джулия, не поворачивая головы. — Не сомневаюсь, ты постараешься.

* * *

День, когда мне исполнилось восемнадцать лет, начался, как и всякий другой день: нас разбудил звон колокола, еще совсем сонные, мы собрались в часовне, потом был завтрак, развод по урокам и ежедневным обязанностям. Я вышивала узор на наволочке и все поглядывала на дверь, ожидая, когда меня вызовут к аббатисе. Я была так рассеянна, что работала спустя рукава, пока на это не обратила внимания сестра Тереза.

— Габриэль, что с тобой сегодня? — недовольно проворчала она. — Посмотри, как ты тут напутала. На тебя это так не похоже.

Я взглянула на свою вышивку и увидела, что она права: нитки у меня спутались, образовалось много узлов.

— Распусти и начни сначала, — приказала сестра Тереза. — Немедленно, слышишь?

После того триумфа, когда мне удалось вышить камелии на носовом платке, я уже редко делала ошибки. А если и ошибалась, никто другой не ругал меня так, как ругала себя я сама, и добиться успеха мне помогало страстное желание сделать красиво, стремление к совершенству. А тут вдруг я ощутила отвращение к шитью.

— Я что-то плохо себя чувствую, — отозвалась я. — Овсяная каша утром была какая-то странная, живот разболелся. Можно, я в туалет выйду?

— Да-да, конечно, но долго не задерживайся, — махнула рукой сестра Тереза.

Я пулей выскочила в коридор и рванула на шее высокий воротничок. Я чувствовала, как моим легким не хватает воздуха. Добежав до крытой галереи, я перешла на шаг. Сколько раз я ходила по этим галереям, окружавшим фонтан. В воздухе стоял густой аромат белых камелий. Все здесь было мне знакомо, я изучила все как свои пять пальцев, вплоть до мозаики на дорожке, за несколько сот лет истертой тысячами подошв настолько, что изображения были уже почти неразличимы.

Сама не знаю почему, сейчас я остановилась и стала разглядывать мозаику, стараясь разобрать, что там когда-то было изображено, будто могла тем самым облегчить свое смутное состояние, где смешалось и некое облегчение, и разочарование, терзавшее мне грудь. Значит, аббатиса решила, что я еще не готова. Она намеревается оставить меня здесь, как и Джулию, пока я не объявлю, что хочу стать монахиней, или не состарюсь настолько, что меня просто нельзя будет прогнать из монастыря.

— Они символизируют число пять.

Я вздрогнула и резко обернулась. За спиной стояла аббатиса.

— А ты разве не знала? — спросила она с насмешливой ноткой в голосе. — Я-то, грешным делом, думала, что ты перечитала все имеющиеся у нас книги и прекрасно знаешь значение этих символов.

Я снова взглянула на мозаику:

— Пять? — Теперь я действительно увидела: пять одинаковых символов или пятиконечных звезд, повторяющихся снова и снова. — А почему именно пять?

— Если бы ты столько же внимания уделяла катехизису, сколько всяким посторонним вещам, то знала бы: число пять для нас священное число, это идеальное воплощение Божьего творения: воздух, земля, огонь, вода… и, что самое главное, дух. Все, что мы видим вокруг, содержит в себе эти пять элементов. Пять — это самое священное и на небесах. — Она поманила меня рукой. — Пойдем. Я посылала за тобой в мастерскую, но сестра Тереза просила передать, что ты плохо себя чувствуешь.

Она не стала задавать вопросов о причине моего недомогания. Я молча шла за ней, сердце в груди бухало так сильно, что отдавало в ушах, и мне пришлось усилием воли заставить себя не прижимать к нему руку, чтобы унять этот стук.

Мы вошли в кабинет, аббатиса указала мне на табуретку перед ее рабочим столом. Я послушно села, а она подошла к окну. Молчание длилось так долго, что я испугалась: уж не собирается ли она отчитать меня за непослушание, ведь она приказала, чтобы ноги моей больше не было в библиотеке.

Внезапно аббатиса нарушила молчание:

— У меня есть для тебя добрая весть. И хотя ты сомневаешься в милосердии Господа, Он наблюдает за тобой и твоими сестрами с благоволением.

А-а, значит, правда, она хочет, чтобы я постриглась в монахини. Давно решила все за меня. Вокруг меня неожиданно сомкнулись тяжелые стены. Я, конечно, благодарна за то, что монахини заботились обо мне, обеспечили кров и спокойное существование, дали возможность найти себя. Я давно смирилась с мыслью, что отец уже никогда не придет за нами, да он и не собирался. Но мне ведь нужно как-то поддерживать своих сестер. Как я стану делать это, если постригусь в монахини?

Аббатиса повернулась ко мне:

— Я написала твоим родственникам. Правда, не сразу разыскала их, но они ответили и сообщили, что хотят забрать тебя к себе.

— Родственникам? — как эхо повторила я. — Но у меня нет родственников, преподобная матушка.

Я знала, что говорю. Хотя я давно уже перестала ждать чего-нибудь от отца, но не забыла, как сестры моей матери буквально прогнали нас: с глаз, как говорится, долой, из сердца вон, ни одна из них не захотела брать на себя ответственность за нас.

— Нет-нет, у тебя есть родственники, — возразила аббатиса и взяла со стола какую-то бумагу. — Сестра вашего батюшки, мадам Луиза Костье, ответила на наше письмо и сообщила, что может устроить вас с Джулией, вместе с ее собственной младшей сестрой Адриенной, в монастырь Святого Августина в Мулене, рядом с которым они проживают. И вы сможете проводить в их доме каникулы, а тем временем искать место ученицы с тем, чтобы в дальнейшем выйти в люди и самостоятельно зарабатывать на хлеб. — Объявив мне все это, она замолчала, ожидая ответа.

Я сидела, крепко стиснув руки. Именно об этом мне и говорила сестра Тереза, именно такой весточки я и ждала. Но, не глядя даже на письмо, которое аббатиса держала в руке как некое полученное с небес знамение, я твердо произнесла:

— Я не знаю никакой мадам Луизы Костье. Должно быть, вас ввели в заблуждение, преподобная матушка.

Душа моя как бы нарочно протестовала против слов аббатисы, хотя я прекрасно понимала, что никто не осмелился бы ввести ее в заблуждение или обмануть. Я своими глазами видела письмо, доказывающее правоту слов аббатисы, но, с другой стороны, откуда могли взяться у меня родственники, желающие принять меня? И где они были все эти семь лет?