Ласка сумрака - Лорел Гамильтон

Книга посвящается Дж. Он терпеливо приносил мне чай ивпервые наблюдал весь процесс с начала и до конца. После этого он все еще менялюбит – и вы, связанные браком с нами, творческими натурами, поймете, как многоэто говорит о нас обоих.

Лунный свет посеребрил комнату, раскрасив кровать тысячамиоттенков серого, белого и черного. Двое мужчин в кровати спали глубоким сном.Настолько глубоким, что, когда я выкарабкивалась из их объятий, они даже непошевелились. Под лаской лунного света моя кожа сияла белизной, акроваво-красные волосы казались черными. Я натянула шелковый халат – былопрохладно. Что бы ни говорили о солнечной Калифорнии, но глубокой ночью, когдарассвет кажется далекой мечтой, здесь совсем не жарко. Ночь, нежным блаженствомвливавшаяся в мое окно, была декабрьской ночью. Дома, в Иллинойсе, я ощущала бызапах снега, такой морозный, что тает на языке. Такой холодный, что обжигаетлегкие, такой холодный, будто вдыхаешь ледяной огонь. Каким и должен бытьвоздух в начале декабря. Ветерок, пробивавшийся сквозь оконные занавеси за моейспиной, доносил сухой и резкий аромат эвкалиптов и легкий запах моря. Соль,влага и что-то еще – это неопределимое ощущение близости океана, не озера: неумыться и воды не выпить. На океанском берегу можно умереть от жажды.

Три года стояла я на берегу вот этого океана и каждый деньпонемногу умирала. Не буквально – выжить-то я выжила, – но веселой жизньютакое существование не назовешь. Я – урожденная принцесса Мередит Ник-Эссус, изаристократии фейри. Самая настоящая принцесса эльфов – единственная, рожденнаяна американской почве. Когда я исчезла из виду три года назад, пресса простовзбесилась. Слухов, что меня где-то видели, ходило не меньше слухов об Элвисе.Меня замечали то там, то здесь по всему миру. На самом деле все это время япрожила в Лос-Анджелесе. Я спряталась за маской, стала просто Мередит Джентри,для друзей – Мерри. Обыкновенный человек, только с каплей крови фейри, простойдетектив в агентстве Грея, чья специализация – "Сверхъестественные Проблемы– Волшебные Решения".

Легенды гласят, что фейри, изгнанный из волшебной страны,будет чахнуть и слабеть, пока не погибнет. Это и правда, и неправда. В моихжилах хватает человеческой крови, чтобы соседство металла и техники меня небеспокоило. Некоторые из низших фейри могут на самом деле зачахнуть и умереть вгороде, построенном людьми. Но большинство сможет существовать и в городе: этовряд ли доставит им удовольствие, но они выживут. Вот только что-то, какая-точасть их существа будет таять, та часть, что знает, что не все бабочки, которыхвидишь, – это действительно бабочки; та часть, что помнит ночное небо иураганный ветер от взмахов кожистых или чешуйчатых крыльев – ночных крыльев,порождающих среди людей слухи о драконах и демонах; та часть, что помнит сидхе,гарцующих на конях, созданных из звездного света и снов. Эта часть начинаетотмирать.

Меня не изгнали, я сбежала сама, потому что рано или поздноочередная попытка меня убить оказалась бы удачной. Мне просто не хватало магииили политического влияния, чтобы себя защитить. Свою жизнь я спасла, но кое-чтопотеряла. Потеряла ощущение связи с волшебной страной. Потеряла дом.

Сейчас, стоя у подоконника и вдыхая воздух, несущий запахТихого океана, я смотрела на двух спящих мужчин и чувствовала, что я дома. Обаони были аристократами Неблагого Двора сидхе – мрачного сборища, королевойкоторого я когда-нибудь стану, если убийцы не доберутся до меня раньше. Рислежал на животе, одна рука свесилась с кровати, другая пряталась под подушкой.На той руке, что была мне видна, даже в такой спокойной позе рельефновырисовывались мускулы. Сияющий водопад белых кудрей ласкал обнаженные плечи,спадал вдоль крепкой спины. Правая сторона лица была прижата к подушке, ишрамов на месте отсутствующего глаза не было видно. Уголки рта, изогнутого каклук Купидона, загибались кверху: Рис слегка улыбался во сне. Он красивпо-мальчишески и останется таким навсегда.

Никка лежал, свернувшись калачиком, на своей сторонекровати. У него было милое, почти хорошенькое лицо, а когда он спал, оностановилось лицом ангельски чистого ребенка. Он выглядел невинным, хрупким. Иочертания его тела были мягче, не такие рельефно-мускулистые. Руки у негоогрубели от постоянных упражнений с мечом, да и мускулов под бархатистой гладьюкожи было достаточно, но по сравнению с остальными стражами он был мягче –скорее придворный, чем солдат. Лицо одновременно соответствовало и несоответствовало телу. Ростом он был более шести футов[1] восновном за счет длинных-длинных ног; стройная талия и длинные, изящные рукиуравновешивали эту длину. Цветами Никки были оттенки коричневого: кожа цветасветлого молочного шоколада и волосы до колен насыщенного темно-каштановогооттенка. Не переходящего в черный, а именно цвета опавших листьев, что долгоевремя оставались под пологом леса, пока не сопрели, приобретя густой, влажныйкоричневый цвет, цвет пружинящей лесной подстилки, в которую можно погрузитьруки и вынуть их влажными, пахнущими зарождающейся жизнью.

В слабом лунном свете трудно было разглядеть его спину идаже верхнюю часть плеч. Почти все его тело было скрыто одеялом, иначе на спинеможно было бы увидеть совершенно неожиданную вещь. Дело в том, что отцом Никкибыл фейри, имевший крылья бабочки, – не сидхе, конечно, но все же фейри. Игены оставили на Никке свой отпечаток: рисунок крыльев на спине, как гигантскуютатуировку, но только более яркую и живую, чем можно получить с помощью чернилили красок. От предплечий вниз через всю спину, продолжаясь на ягодицах ибедрах и кончаясь лишь около колен, шло многоцветье крыльев:буйволино-коричневый, желто-телесный и на их фоне черно-розово-голубые круги –как "глаза" на крыльях ночного мотылька.

В полутьме, крадущей оттенки, он и Рис были как две тени,затаившиеся на кровати, – одна бледная, другая темная. Впрочем, я зналасущества темнее Никки, гораздо темнее.

Дверь спальни беззвучно открылась, и, словно моя мысльпризвала его, в комнату просочился Дойл и закрыл за собой дверь так жебеззвучно, как и открыл ее. Я никогда не понимала, как ему это удается. Когда яоткрываю дверь, без звука обойтись не получается. Но Дойл, когда хочет,двигается будто наползающий мрак – беззвучно, невесомо, неощутимо – пока незаметишь вдруг, что свет исчез и ты в темноте, один на один с чем-то невидимым.Его называли Мраком Королевы или просто Мраком. Королева могла сказать:"Где мой Мрак? Позовите моего Мрака", и это означало, что вскоректо-то лишится крови или жизни. Но теперь, как ни странно, он мой Мрак.

У Никки кожа коричневая, а вот Дойл действительно черный. Нечернотой человеческой кожи, но полнейшим мраком полуночного неба. Он не терялсяв затемненной комнате, поскольку был еще темнее, чем тени от лунного света, икак тень он плавно двигался ко мне. Черные джинсы и тенниска облегали его телословно вторая кожа. Я никогда не видела на нем другого цвета, за исключениемдрагоценностей и клинков. Даже наплечная кобура и пистолету него были черными.