Все было не так - Коди Кеплингер

Дорогой читатель!

Я не знаю, кто это будет читать. Даже не знаю, должен ли кто-то.

Но мне нужно было это записать после всего произошедшего. Потому что, несмотря на полученные за последние несколько месяцев ответы, я все еще настолько же потеряна, как три года назад.

Ты уже знаешь часть истории. В первые месяцы после этого убийства выходили специальные выпуски, статьи, часовой документальный фильм и даже серия популярной подростковой драмы, основанная на событиях, произошедших в старшей школе округа Вирджил. И если ты за последние три года хотя бы раз бывал в христианской церкви, то определенно слышал о Саре Макхейл, девушке с крестиком на шее. Девушке, которая умерла, защищая свою веру.

Вероятно, мое имя менее известно. Даже если ты когда-нибудь его слышал, то уже наверняка забыл. Но я была лучшей подругой Сары. Одной из тех девушек, что находились с ней в туалете в день ее убийства. И я – Лиэнн Бауэр – являюсь одним из шести свидетелей, переживших стрельбу.

Многое из того, что, как вам кажется, вы знаете о том дне, – неправда. Все истории перемешались, изменились, прошли десятки различных фильтров.

В течение непродолжительного времени все следили за нашей школой. Все хотели получить кусочек трагедии. Но через несколько недель репортеры и камеры исчезли, переключились на другую историю.

А мы, выжившие, никуда не делись и все еще перебирали обломки. Несмотря на то что двадцатичетырехчасовой новостной цикл двинулся дальше, наши истории только начались. И сейчас стянулись в узел фактов и вымысла.

Что-то из этого – по крайней мере когда речь идет о Саре Макхейл – моя вина.

Наша школа вскоре снова появится в новостях. Люди начнут вспоминать наши имена, изучать наши истории. Только озвученные рассказы не правдивы. Я подумала, было бы неплохо собрать все кусочки правды и чтобы мы, выжившие, поделились тем, что произошло с нами в тот день и после. Но после нескольких месяцев установления истины я начинаю думать, что, возможно, ошибалась.

Какую-то правду лучше забыть.

Поэтому я все записываю. Все, что случилось этой весной, все, что я выяснила. Я сложу все воедино и, возможно – я на это надеюсь, – когда закончу, буду знать, что делать.

Я просыпаюсь каждое утро с мыслями о смерти.

В основном они представляют собой ровный реальный гул, который легко заглушить, прикладывая чуточку усилий и ежедневно принимая таблетки. Но в конце февраля, когда дело близится к годовщине, гул начинает набирать силу, становится громче, четче, его практически невозможно игнорировать. В этот самый день он напоминает грохочущий бас, невероятно разрушительное crescendo[1], раскалывающее голову.

Этот год, третья годовщина стрельбы, не стал исключением. Я встала только после одиннадцати и все равно была измотана из-за проведенной в кошмарах ночи. На телефоне уже поджидали сообщения.

Берегись мартовских ид [2]. Сегодня все в порядке? – от Эшли Чемберс, которая всегда выходит на связь первой.

Мы вшестером стали непосредственными свидетелями стрельбы и выжили. До этого дня мы едва знали друг друга. То есть кто-то из нас ходил на одни и те же уроки. Мы знали, кого как зовут. Все-таки наш округ совсем небольшой. Но до этого дня мы почти не общались друг с другом. И начали поддерживать связь только после стрельбы.

Точнее, пятеро из нас.

Иден Мартинез и Денни Лукас уже ответили. У меня все хорошо. Надеюсь, все сегодня в порядке и У меня все ок. Береги себя сегодня.

Я написала свой ответ: Еще жива. Рада, что вы есть у меня. А потом вернулась в самое начало переписки и посмотрела на имена. Я знала, какие увижу, а какое – нет, и из-за его отсутствия желудок до сих пор скручивает от вины.

Я отложила телефон и надела толстовку и джинсы. Я ничего не смогла съесть – не сегодня. Понимала, что любая оказавшаяся в моем желудке пища все равно выйдет наружу. Я испытала это на собственной шкуре в первую годовщину. А потом и во вторую. Поэтому почистила зубы и умыла лицо, вошла в гостиную и увидела в окно сидящего на ступеньках крыльца парня.

Он сидел, сгорбившись, спиной ко мне. Из-под черной вязаной шапочки выглядывали темно-каштановые завитки волос. Я открыла дверь, но он даже не повернулся.

– Привет, маньяк, – сказала я. – Сколько уже ждешь?

После моих слов Майлс Мэйсон посмотрел на меня своими полузакрытыми карими глазами, из-за которых всегда выглядел сонным.

– Всего несколько минут, – ответил он. Или пробормотал. Майлс почти всегда бормочет. Видели, наверное, первое и единственное после стрельбы интервью с ним, в котором журналист все время просил его говорить ясно и громко. – Просто переписываюсь со всеми. Мы же забираем Денни?

Я кивнула, он поднялся и спустился следом к моему грузовику.

Несмотря всего на одно интервью, Майлса помнят все, кто следил за развитием событий. Его история привлекла много внимания. Он был «необычным героем». Серьезно. Именно такие слова использовались в нескольких статьях.

Как рассказывалось, он бросился на ученицу, которая уже была ранена, заслонив ее от очередных пуль. СМИ подняли шумиху из-за того, что до того дня Майлс находился на грани исключения.

По словам его бабушки, он «дебошир».

По словам одного национального издания, он «молодой человек, который скорее нажал бы на курок, чем защитил своих сверстников».

И я даже не шучу. Это прямая цитата какого-то журналиста, который посчитал нормальным написать это через два дня после того, как этот пятнадцатилетний парень пережил кошмар наяву.

Майлсу не нравилось об этом говорить. Даже со мной.

Я открыла грузовик, и мы сели. Радио не стали включать. Просто слушали шум мотора, пока ехали по пустым улицам нашего района. Уже наступил полдень. Все либо работали, либо учились. В обычной ситуации, пропуская занятия, я беспокоилась бы и нервничала. Боялась бы, что кто-то увидит мой грузовик и доложит маме. Я, в отличие от Майлса, не любила нарушать правила.

Но никто не ждал, что я, Майлс или Денни сегодня пойдем в школу. Никто не накажет нас и даже не отметит наше отсутствие. Все знали, что в этот день, пятнадцатого марта, никто из нас не мог войти в школу.