Все было не так - Коди Кеплингер

– Ты уверена, это была твоя цепочка? – спросил он.

– Да, – раздраженно ответила я. Мне выстрелили в плечо, а не в голову. Конечно, я была уверена. – Вы ее нашли? Цепочку?

– Она… до сих пор считается вещественным доказательством, – сказал он. И ушел через несколько минут.

Мне так и не вернули ту цепочку. Ее похоронили вместе с Сарой Макхейл.

Мою цепочку. Которую я носила каждый день. Положили в гроб другой девочки. Господи, тогда меня это так разозлило.

Когда я впервые услышала историю Сары, решила, ее легко будет исправить. Это все недоразумение. Будет несложно рассказать людям правду. Но мы знаем, как все закончилось. Притеснениями, вандализмом и слезами моей мамы, потому что женщины на работе превратили ее жизнь в настоящий ад. Священник из моей церкви мне не поверил. Год спустя умерла моя бабушка, все еще уверенная, что я лгунья, которая хотела внимания.

Тем временем в честь Сары проводили молодежные митинги, писали о ней песни, политики рассказывали ее «историю», выступая за или против того, что было в ту неделю на повестке дня. Эй, я понимаю. Как я сказала Ли, это крутая история. Девочка, погибшая за свою веру, гораздо убедительнее – и полезнее – готки-одиночки, которая, до смерти напуганная, могла сделать или сказать что угодно, чтобы выжить. К тому же я жива. В чем драма?

Если ты читал все, что написала Ли, тогда знаешь остальное. К тому моменту, как школа снова открылась, моя семья больше не могла сдерживаться. Мама собрала вещи и переехала в другой штат, а вскоре после нее и папа со своей новой женой.

Тогда я взяла второе имя и прекратила говорить о стрельбе. Они никогда этого не озвучивали, но я знала, что родители почувствовали облегчение. Иногда я гадаю, а верили ли они мне вообще.

Не думаю, что хочу это знать.

Прошло несколько дней с тех пор, как я написала этот последний раздел. Впервые за эти годы я вернулась к стрельбе вне своих ночных кошмаров. Да, было больно, но мне помогло, что я это записала. Рассказала свою историю, и на меня не накричали или не плюнули.

Не знаю, что делать с этим текстом. Я продолжаю об этом думать. Прокручиваю варианты в голове, взвешивая все за и против. А потом возвращаюсь к словам Ли в кафе, когда она отдала мне эту флешку. Ей было все равно, что я сделаю с письмами. Дело не в том, где они в итоге окажутся, а в том, что я буду это контролировать.

Кажется, теперь я это осознаю.

Я поняла, что хорошо не будет. Боль от того, что случилось со мной – стрельба, издевательства после нее, – никуда не денется, что бы я ни сделала с этими письмами. Я никогда не смогу простить некоторых людей из своего родного города. Честно говоря, на некоторых – брата Ллойда, Эшли, священника из моей церкви – я злюсь больше, чем на парня, который в меня стрелял. Не знаю, разумно ли это. Но в моральной травме нет ничего разумного.

Будет больно в любом случае, что бы я ни решила сделать с этими письмами. Но впервые за четыре года у меня есть власть над моей историей. Над всеми нашими историями. Кто, как, когда прочитает это, если прочитает вообще – решать мне. Не группе телевизионщиков, выискивающей лучшую историю. Не убитым горем родителям девочки, которую они считают мученицей. Даже не благонамеренной выжившей, желающей все прояснить и загладить свою вину.

Это мой выбор.

И если ты это читаешь, то знаешь, какой выбор я сделала.