Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове - Герман Данилович Нагаев

Герман Данилович Нагаев

Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове

Издательство ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Москва 1974

Нагаев Г.Д. Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове. — М.: Политиздат, 1974. — 479 с.: ил. — (Пламенные революционеры)

Глава первая

1

Расторопная баба в цветастом платке поставила ведра с водой на траву у серого бревенчатого дома и коромыслом постучала в окно.

— Эй, Меланья, слышь, что ли?

На стук никто не отозвался.

Баба постучала настойчивее и крикнула еще громче:

— Авдеевна! Перемерли, что ли, вы все?

Рама, дрогнув, приоткрылась.

— Ась? Ты, Силантьевна? — послышался глухой старушечий голос, и в окно выглянуло желтое, морщинистое лицо в вылинявшем платочке.

— Я, Меланья Авдеевна, я стучу. Радостную весточку принесла на коромысле — внука бегите встречать!

— Ой, батюшки! Неужели?.. Да где же он?

— В речке моется. Должно, только с парохода... Ба! Эвон! Уж шагает к дому.

— Ой, спасибо, голубушка. Сейчас девок пошлю. Ты-то заходи, заглядывай, Силантьевна.

— Спасибо! Как ни то забегу.

Баба подхватила коромыслом ведра, привычным движением вскинула на плечо, оглянулась.

Невысокий юноша в черной форменной тужурке с блестящими пуговицами, с корзинкой и узлом через плечо приближался к ней. Он шагал быстро, легко. Фуражка была сдвинута на затылок, из-под нее выбивались темные мокрые волосы.

— Здравствуй, Силантьевна! — приветливо крикнул он, сверкнув белозубой улыбкой.

— Здравствуй, Сережа! С приездом!

— Спасибо!

В этот миг калитка старых пошатнувшихся ворот распахнулась, и к юноше бросились две девушки в длинных ситцевых платьях, с косами, перевязанными ленточками.

— Сереженька, здравствуй! Сергунька, с приездом! — Они наперебой стали его целовать, отнимать поклажу.

— Я сам, сам, сестрички. Здравствуйте, сестренки дорогие! — весело заговорил он, обнимая и целуя обоих.

Во двор вошли все вместе. Увидев спешившую навстречу маленькую, худенькую старушку, повязанную платком, Сергей бросил вещи на траву и кинулся к ней, обнял.

— Здравствуй, бабушка! Здравствуй, родная! Вот и я приехал.

— Здравствуй, голубчик Сереженька, — кулачком вытирая слезы, заговорила Меланья Авдеевна. — Заждались, заждались тебя, голубчик. Уж и свидеться не чаяла. Больно плоха стала. Ведь девяносто нонче.

— Ничего, бабушка. Ты еще поживешь. Еще дождешься, когда я механиком стану.

— Ох и не знаю, соколик, — вздохнула Меланья. — Чего задержался-то?

— На пристани работал. Надо было на дорогу сколотить.

Меланья облизала сухие, сморщенные губы, сказала строго:

— В горницу, девоньки! В горницу пожитки-то несите. Да похлопочите о самоваре. Экая радость у нас! Айда, Сереженька, голубчик, помоги мне. На ступеньках-то. Видать, совсем плоха стала.

— Пойдем, бабушка. Не беспокойся, — взял ее под руку Сергей.

Вместе вошли в дом. Уселись в чисто прибранной горнице, с хорошо выскобленным полом.

На Сергея сразу пахнуло уютом родного крова. Тяжелые стулья, столик у окна под кружевной, домашней вязки, скатертью напомнили детство.

Вот за этим столом мать шила на старенькой, дребезжащей машинке... С вечера, чтобы не жечь лампу и не попадаться отцу на глаза, Сережа с сестренками забирался на полати. Шепотом рассказывали сказки. А когда приходил подгулявший отец — замирали. Лежали не дыша. Мать, уложив отца, частенько засиживалась за шитьем до петухов, и они засыпали под монотонное постукивание машинки.

Сейчас, взглянув на этот столик, Сергей вспомнил, как однажды в клубах морозного пара ввалился пьяный отец и, схватив машинку, исчез. Его искали всей семьей — и не нашли. Потом прошел слух, что уехал в Сибирь...

Без машинки стало совсем плохо. Мать ходила по купеческим домам: стирала, мыла полы и, простудившись, слегла. Открылась скоротечная чахотка...

Вспомнилось, как зимой, в стужу, несли ее на кладбище. Как он, семилетний мальчишка, в ветхом полушубке, в старой отцовской шапке и в чьих-то больших валенках шел за гробом за руку с десятилетней сестренкой Аней. Лизе было всего четыре года — ее оставили дома.

Сергей на мгновение зажмурил глаза и явственно услышал, как стучали мерзлые комья земли о крышку гроба. Он вздрогнул и встряхнулся, желая отогнать горькие воспоминания.

— Ты чего молчишь, Сережа? Аль не рад? — спросила Меланья.

— Я рад! Очень рад, бабушка. Просто вспомнил, как мама шила за этим столом.

— Ах ты, касатик! Матушку вспомнил. Царствие небесное... Святым человеком была...

Анна, румяная, стройная, вошла с пыхтящим самоваром. Сергей бросился навстречу, подхватил самовар, поставил на стол. И, словно очнувшись от забытья, быстро развязал корзинку, достал бабушке полушалок, сестрам — цветистые бусы.

— Ой, Сереженька, голубчик, да зачем же это? Ведь мне скоро в гроб ложиться. Небось голодал, чтобы купить.

— Нет, нет, бабушка, я работал на пристани. Еще денег привез.

— Ну, коли так — спасибо! Иди, я поцелую тебя.

Сестры подбежали к зеркалу, надели бусы и, сияющие радостью, подлетели к брату:

— Спасибо, Сережа!

— Спасибо, милый!

Сели пить чай. Начались расспросы, рассказы про свое житье-бытье. О том, как Анна стала учительствовать... Сергей, опять спохватившись, подбежал к корзинке, достал связку баранок, два калача, завернутые в синюю бумагу, и банку казанской халвы.

— Халва, бабушка, для тебя. Угощайся!

— Спасибо, Сережа, попробую. Мне калачика отломи маненько. Баранки-то сестричкам, у них зубы молодые.

Опять заговорили о прошлом.

Бабушка, держа блюдечко на скрюченных пальцах левой руки, взяла ложечкой рассыпчатую халву, попробовала, причмокнула.

— Ну что, бабушка? — спросил наблюдавший за ней Сергей.

— Хо-ро-ша! Аж во рту тает... Спасибо, внучек. Угодил. Уж и не помню, когда с халвой-то чаевничала... Ведь как Катерина померла, уж десять лет минуло...

— Да, десять лет, — вздохнул Сережа. — Я помню, как меня в тот год в приют провожали.

— И не вспоминай, касатик. Я все глаза выплакала. А уж ты-то, ты-то небось настрадался, намаялся там. Не приведи бог.

— Первое время, правда, было тяжеловато. И почему-то мне больше всего было жалко Саньку Самарцева, — сказал Сергей раздумчиво.

— Да чего его жалеть-то? — изумленно взглянула Меланья. — Он небось дома с матерью остался.

— Знаю. А все же было жалко. Дружили мы с ним. И когда в приходском встретились снова, я прямо запрыгал от радости. Не слышно о нем? Приехал ли?

— Здесь он, твой Санька. Куда