Секрет индийского медиума - Юлия Нелидова

1887 год

Сквозь сон Ульяна слышала стук колес и визг мчавшегося на всех парах поезда. Ее качало. Но еще глаз она не успела открыть, как мозг принялся лихорадочно соображать:

«Солнце в зените, времени около полудня, кондуктора давно перестали топать в коридорах, стало быть, едем давно. А что Иван Несторович? Сидит напротив. Он небось зол. Очень зол. Можно, конечно, попробовать пристыдить доктора — шутка ли, взял да вколол девушке какого-то гадкого снотворного, отчего теперь ноет все тело. Надо признать, довольно элегантный способ обезвредить жертву, возьму на вооружение. Вот никогда не знаешь, чего ждать от человека, терпение которого так долго на грани пребывало. Я, конечно, повинна, что и говорить… Но разрази меня тысячи громов, ведь просила не лезть, а он все равно стал вскрытие делать, в суд заявился, неугомонный. Все нам едва не испортил!»[1]

Ульяна чуть приоткрыла глаза, искоса взглянув из-под ресниц на Иноземцева. Тот сидел аки грозовая туча, глядючи в окно. Мрачный профиль резко выделялся на фоне серости окна: морщинка поперек лба, складки у рта, губы поджал, руки на груди скрестив. За рассматриванием Ульяна едва не привлекла нежелательного внимания доктора. Но он, слава небесам, был столь погружен в раздумья, что не заметил легкого шевеления пассажирки, продолжал сидеть недвижимо, сверля взглядом сквозь стекла очков проскакивающие мимо виноградные угодья, будто одного только и желая — просверлить в окне вагона дыру.

«Ничего, отойдет, — про себя усмехнулась Ульяна и скосила глаза, обведя взглядом оконную раму. — Можно, конечно, через форточку сигануть, да открывать времени займет невесть сколько, не успею. Иноземцев, разумеется, мешать начнет, не отвертишься. Да и вдруг застряну на потеху доктору. Не лучше ли дождаться, когда он по нужде выйдет, — тогда-то и… А где мой багаж?»

Ульяна опять подавила желание пошевелиться, мысль о бесценном саквояже взволновала девушку не на шутку — там была собрана вся ее жизнь, весь ее передвижной театр, вся цирковая труппа. А лежала она неудобно, откинув голову на спинку дивана. Оглядеть комнату всю не получалось, и сумки, как назло, рядом не было.

Цирковая труппа и ее личный передвижной театр, умещенные в небольшой сумке, состояли из довольно простой штуки, называемой ею «быстрым нарядом». Несколько вещиц, заранее приготовленные, могли до неузнаваемости изменить любую внешность: платья с пришитыми на живульку оборками и корсажем, двойная накидка, парики, флаконы с мазями, краска. Кроме того, Ульяна всегда носила с собой напильничек со скрытым внутри острым клинком. Был у нее и браслет с альтернатором — такой второй вещицы во всем белом свете не сыскать. Позаимствовала Ульяна чудо-браслет на выставке в Париже у одного молодого физика: то ли серба, то ли венгра, с усиками и хитрыми глазами, его звали Никола[2], а фамилию Ульяна не запомнила. Электроды на завитушках украшения ударяли несильным электрическим разрядом и не раз помогали фраппировать жертву, бежать, если надо, обокрасть, если требуется, сбить с толку.

На одной из станций она хотела сменить образ, паспорта и в Кале уже прибыть в другом обличье, чтобы избавить себя от назойливости преследователей. Иноземцева рассчитывала повстречать не раньше, чем она сядет на пароход, и уже помахать ему с палубы, поглядеть, как он в отчаянии кулаками машет на пристани. Там уж и Делин мог наведаться, дабы доктору компанию составить. Да и адвокатишка охоту затеял, этот несносный Колобок — Эмиль Герши[3], — неведомо, что от него ждать.

Стояла бы Ульяна на палубе какой-нибудь «Лузитании» с красными трубами, извергающими клубы черного дыма, а вся троица — глядевшаяся с такой высоты горсткой таракашек — прыгала б беспомощно, смешно подскакивала. Таракашки ручонки тянут, а Ульяны не достать, Ульяна в Нью-Йорк ныне стопы свои направила.

Но план безжалостно провалился — Иван Несторович явился за возмездием слишком рано.

Ромэн ненадежным оказался товарищем, видно, разболтал доктору о намерениях девушки[4].

«Но ничего, выкарабкаемся, не из таких переделок выбиралась. Где же ты, сумочка моя дорогая, саквояжик мой родненький, крупица жизни моей и спасение?.. Хорошо еще велодог под юбкой на подвязке крепится, да нож тоже и шляпка с набором крючков на голове. Так ведь совсем без инструментов бы осталась».

— Поднимайтесь уже, — с раздражением проронил Иван Несторович, резко прервав внутренний монолог Ульяны. — Противно наблюдать агонию на вашем лице.

Со вздохом, не лишенным разочарования, девушке пришлось подняться и усесться на диване как полагается.

Дьявол! Ишь наблюдательным каким сделался.

— Куда мы едем? — кротко осведомилась она, изящным движением поправив съехавшую набекрень шляпку и выбившуюся прядку шиньона.

Иноземцев не ответил. И кажется, демонстративно не ответил, не удостоив и взглядом.

Ульяна подавила смешок.

Она знала, куда мчится поезд, и без него, без Иноземцева, — достаточно было взглянуть в окно — еще зеленые в октябре просторы долины Луары, ровные полосы виноградных угодий, холмистый пейзаж.

«Ясное дело, Иван Несторович решил сменить маршрут. В Кале ему делать нечего. Единственно, куда он мог направиться сейчас, — в поместье месье Лессепса, которое, по всему видимому, все-таки принял[5]. А это немалый бюджет — полмиллиона годовой ренты, виноградники, приносящие приятные сердцу и душе прибыли, ферма-скотобойня, лесные угодья. Хотя вряд ли Ванечка этим всем займется со своей совершенно не приспособленной к обычной жизни внутренней сущностью, привыкшей обходиться одним письменным столом, который ему и кровать, и обеденный стол заменяет, все на свете. Придется самой, — подсчитывала Ульяна, — все самой делать».

— Где мой багаж? Я надеюсь, вы распорядились его перенести сюда? — Она чуть приблизилась к столу и с лисьей хитрецой потянулась пальцами к рукаву Иноземцева.

— Я его сжег.

— Что? — сердце пропустило удар, но Ульяна вида не подала. Лицо озарила кроткая улыбка. — Будет тебе, Ванечка, дуться. Мы ведь не дети. Где мой саквояжик?