Дочь палача и король нищих - Оливер Петч

Посвящается любимой Катрин.

Поладить с Куизлем способна лишь сильная женщина.

Едва на свет появится солдат,

Из трех крестьян обоз ему вручат:

Один сготовит для него еду,

Второй отыщет бабу помилей,

И третий за него сгорит в аду.

Стих времен Тридцатилетней войны

Действующие лица

Якоб Куизль – палач из Шонгау

Симон Фронвизер – сын городского лекаря

Магдалена Куизль – дочь палача

Анна-Мария Куизль – жена палача

Близнецы Георг и Барбара Куизль

Жители Шонгау

Марта Штехлин – знахарка

Иоганн Лехнер – судебный секретарь

Бонифаций Фронвизер – городской лекарь

Михаэль Бертхольд – пекарь и городской советник

Мария Бертхольд – его жена

Резль Кирхлехнер – служанка пекаря

Жители Регенсбурга

Элизабет Гофман – жена цирюльника и сестра Якоба Куизля

Андреас Гофман – цирюльник из Регенсбурга

Филипп Тойбер – палач Регенсбурга

Каролина Тойбер – его жена

Сильвио Контарини – венецианский посол

Натан Сирота – король нищих Регенсбурга

Паулюс Меммингер – казначей Регенсбурга

Карл Гесснер – начальник порта в Регенсбурге

Доротея Бехляйн – хозяйка борделя

Отец Губерт – пивовар при епископе

Иероним Рейнер – староста и городской советник

Йоахим Кершер – председатель налоговой службы Регенсбурга

Доминик Эльспергер – хирург

Ганс Райзер, Брат Паулюс, Безумный Йоханнес – нищие

Ноябрь 1637 года, где-то

на просторах Тридцатилетней войны

Всадники апокалипсиса ходили в ярко-красных штанах и изодранных мундирах, а за спинами, словно знамена, развевались на ветру плащи. Ездили они на старых облезлых клячах, покрытых грязью, их клинки заржавели и зазубрились от бесчисленных убийств. Солдаты молча ждали за деревьями и не сводили глаз с деревушки, в которой собирались в ближайшие часы устроить бойню.

Их было двенадцать. Дюжина оголодавших, истощенных войной солдат. Они грабили, убивали и насиловали – раз за разом, снова и снова. Когда-то они, может, и были людьми, но теперь от них остались лишь пустые оболочки. Безумие источило их изнутри, пока не заплескалось наконец в их глазах. Предводитель, молодой и жилистый франконец в ярком мундире, пожевал расщепленную соломинку и втянул слюну сквозь щель между передними зубами. Завидев, как из труб жавшихся у опушки домов потянулся дым, он удовлетворенно кивнул.

– Судя по всему, есть еще чем поживиться.

Предводитель выплюнул соломинку и потянулся к сабле, покрытой ржавчиной и пятнами крови. До солдат донесся женский и детский смех. Вожак ощерился.

– И бабы в наличии.

Справа захихикал прыщавый юнец. Вцепившись длинными пальцами в уздечку своей тощей клячи, немного сгорбленный, он походил на хорька в человеческом обличье. Зрачки его сновали туда-сюда, точно ни на секунду не могли остановиться. Ему было не больше шестнадцати лет, но война успела состарить его.

– Кобель ты, Филипп, настоящий, – просипел он и провел языком по пересохшим губам. – Одно только на уме.

– Заткнись, Карл, – раздался голос слева. Он принадлежал неотесанному бородатому толстяку с растрепанными черными волосами, такими же, как у франконца – и у юноши с безжалостными пустыми глазами, холодными, словно осенний дождь. Все трое были братьями. – Отец наш тебя не научил разве пасть открывать, только когда слово дают? Умолкни!

– Срать на отца, – проворчал юноша. – И на тебя, Фридрих, тоже срать.

Толстяк Фридрих собрался было ответить, однако предводитель его опередил. Рука его метнулась к шее Карла и стиснула горло так, что глаза юноши выпучились, словно огромные пуговицы.

– Не смей больше оскорблять нашу семью, – прошептал Филипп Леттнер, самый старший из братьев. – Никогда больше, слышишь? Или я кожу твою на ремни порежу, пока покойную матушку звать не начнешь. Понял?

Прыщавое лицо Карла стало пунцовым, он закивал. Филипп выпустил его, и Карл зашелся в приступе кашля.

Лицо Филиппа внезапно преобразилось, теперь он смотрел на сипевшего братца едва ли не с сочувствием.

– Карл, милый мой Карл, – пробормотал он и взял в рот еще одну соломинку. – Что же мне с тобой делать? Дисциплина, понимаешь… Без нее на войне никуда. Дисциплина и уважение! – Он склонился к младшему брату и потрепал его по прыщавой щеке. – Ты мне брат, и я тебя люблю. Но если ты еще раз оскорбишь честь нашего отца, то я тебе ухо отрежу. Понятно?

Карл молчал. Он уставился в землю и грыз ноготь.

– Понятно тебе? – снова спросил Филипп.

– Я… понял, – младший брат смиренно опустил голову и стиснул кулаки.

Филипп ухмыльнулся.

– Тогда снимаемся, теперь можно наконец немного позабавиться.

Остальные всадники с интересом следили за представлением. Филипп Леттнер был их бесспорным лидером. В свои почти тридцать он прослыл самым жестоким из братьев, и ему хватало смекалки, чтобы оставаться во главе этой шайки. Еще с прошлого года, во время похода, они начали совершать собственные небольшие набеги. До сих пор Филиппу удавалось устроить все так, чтобы молодой фельдфебель ничего не узнал. И теперь на зимовке они грабили окрестные деревни и подворья, хотя фельдфебель строжайшим образом это запрещал. Добычу продавали маркитанткам, которые на телегах следовали за обозом. Таким образом у них всегда было чем подкрепиться и хватало денег на выпивку и шлюх.

Сегодня добыча обещала быть особенно щедрой. Деревня на прогалине, скрытая среди елей и буков, казалась почти не тронутой беспорядками затяжной войны. В свете заходящего солнца взору солдат открылись новенькие амбары и сараи, на поляне у опушки паслись коровы, откуда-то доносились звуки свирели. Филипп Леттнер вдавил пятки в бока лошади. Она заржала, взвилась на дыбы и пустилась в галоп среди кроваво-красных буковых стволов. Остальные последовали за вожаком. Бойня началась.

Первым их заметил сгорбленный седовласый старик, который залез в кусты, чтобы справить нужду. Вместо того чтобы спрятаться в подлеске, он побежал со спущенными штанами в сторону деревни. Филипп нагнал его, на скаку замахнулся саблей и одним ударом отрубил беглецу руку. Старик задергался, и остальные солдаты с воплями пронеслись мимо него.