Дочь палача и король нищих - Оливер Петч

Между тем жители, трудившиеся перед домами, увидели ландскнехтов. Женщины с визгом побросали кувшины и свертки и бросились врассыпную к полям, а потом дальше к лесу. Юный Карл захихикал и прицелился из арбалета в мальчишку лет двенадцати, который пытался спрятаться в жнивье, оставшемся после уборки урожая. Болт угодил мальчику в лопатку, и он, не издав ни звука, повалился в грязь.

Тем временем несколько солдат во главе с Фридрихом отделились от остальных, чтобы, словно взбешенных коров, отловить бегущих к лесу женщин. Мужчины смеялись, поднимали своих жертв на седла или просто тащили за волосы. Филипп между тем занялся перепуганными крестьянами, которые высыпали из домов, чтобы защитить свои жалкие жизни и домочадцев. Они похватали цепы и косы, некоторые даже сжимали сабли, но все они были небоеспособными оборванцами, истощенными голодом и болезнями. Они, может, и могли заколоть курицу, но против солдата на коне оказались бессильны.

Прошло всего несколько минут, и резня осталась позади. Крестьяне лежали в лужах крови, в собственных домах, распластанные среди изрубленных столов, кроватей и скамеек, или на улице. Тем немногим, кто еще подавал признаки жизни, Филипп Леттнер одному за другим перерезал горло. Одного из убитых двое солдат сбросили в колодец на деревенской площади и таким образом на долгие годы сделали деревню непригодной для обитания. Остальные налетчики в это время обыскивали дома в поисках съестного и каких-нибудь ценностей. Добыча оказалась не особо богатой: горстка грязных монет, пара серебряных ложек да несколько дешевых цепочек и четок. Юный Карл Леттнер натянул на себя белое подвенечное платье, которое отыскал в сундуке, и принялся выплясывать, напевая визгливым голосом свадебную песенку. А потом под оглушительный хохот солдат свалился с головой в грязь; платье порвалось и повисло с него лохмотьями, забрызганными кровью и глиной.

Самым ценным в деревне была скотина: восемь коров, две свиньи, несколько коз и дюжина кур. Маркитантки неплохо за них заплатят.

И, разумеется, оставались еще женщины.

День уже клонился к вечеру, на поляне становилось ощутимо прохладнее. Чтобы сохранить тепло, солдаты забросили в разрушенные дома подожженные факелы. Сухой тростник и камыш на крышах вспыхнули в считаные секунды, и в скором времени языки пламени добрались до окон и дверей. Рев пожарища заглушали только женские крики и плач.

Женщин согнали на деревенской площади, всего их набралось около двадцати. Толстяк Фридрих прохаживался перед ними и отталкивал в сторону старых и безобразных. Какая-то старуха начала отбиваться. Фридрих схватил ее, словно куклу, и бросил в пылающий дом. Вскоре вопли ее стихли, и крестьянки примолкли, лишь время от времени кто-нибудь тихонько всхлипывал.

В конце концов солдаты отобрали дюжину наиболее подходящих женщин, самой младшей из которых была девочка лет десяти. Она стояла с раскрытым ртом, уставившись куда-то вдаль, и, судя по всему, уже лишилась рассудка.

– Вот так-то лучше, – проворчал Филипп Леттнер и обошел шеренгу дрожащих крестьянок. – Кто верещать не будет, доживет до утра. Женой солдата жить не так уж плохо. У нас хоть пожрать есть, ваши-то козлоногие и не кормили вас толком.

Ландскнехты засмеялись, Карл хихикал звонко и визгливо, словно какой-то сумасшедший фальшивил вторым голосом в хоре.

Внезапно Филипп замер перед пленной девушкой. Черные свои волосы она, скорее всего, собирала в пучок, но теперь они растрепались и доходили едва ли не до бедер. На вид девушке было лет семнадцать-восемнадцать. Глядя в ее сверкающие глаза под густыми бровями, Леттнер невольно подумал о маленькой разгневанной кошке. Крестьянка дрожала всем телом, но голову не опускала. Грубое коричневое платье разорвалось, так что обнажилась одна из грудей. Филипп уставился на маленький плотный сосок, затвердевший на холоде. По лицу солдата пробежала улыбка, он указал на девушку.

– Эта моя, – проговорил он. – А за остальных можете хоть бошки друг другу поотрывать.

Он собрался уже схватить молодую крестьянку, как за спиной у него раздался вдруг голос Фридриха.

– Так не пойдет, Филипп, – пробормотал он. – Это я нашел ее среди пшеницы, так что она моя.

– Вот как? – голос Филиппа прозвучал резко и холодно. – Значит, ты ее нашел. Быть может. Но она, видимо, от тебя же и убежала…

Он шагнул к брату и встал прямо перед ним. Фридрих был широк, словно бочка, и явно сильнее, но, несмотря на это, он отступил. Если Филипп впадал в ярость, сила уже не имела никакого значения. Так повелось еще с детства. Он и сейчас готов был взбеситься, веки его дрожали, и губы сжались в тонкую бескровную линию.

– Я выволок малютку из сундука в большом доме, – прошептал Филипп. – Думала, наверное, что сможет забраться туда, как мышонок. Так мы там же немного и поразвлеклись. Только вот упрямая она, надо бы ее манерам поучить. И у меня, полагаю, получится лучше…

В следующее мгновение взгляд Филиппа смягчился, и он дружески похлопал брата по плечу.

– Но ты прав. С какой стати главарю должны доставаться лучшие бабы? Мне и без того достанутся три коровы и обе свиньи, так ведь? – Филипп окинул взглядом других солдат, но возразить никто не посмел. – Знаешь что, Фридрих? – продолжил он. – Поступим как раньше, как тогда, в Лойткирхе, в трактире. Сыграем в кости на женщин.

– В… кости? – растерялся Фридрих. – Вдвоем? Сейчас?

Филипп помотал головой и нахмурил лоб, словно раздумывал над чем-то сложным.

– Нет, думаю, это будет несправедливо, – ответил он и огляделся вокруг. – Мы все сыграем в кости. Правда ведь? Каждый здесь имеет право на эту молоденькую бабенку!

Остальные засмеялись и поддержали его криками. Филипп Леттнер был главарем, о котором можно только мечтать. Сам дьявол, трижды проклятый, с душой чернее, чем у черта в заду! Юный Карл, словно шут, принялся скакать кругами и хлопать в ладоши.

– Играть! Играть! – верещал он. – Как раньше!

Филипп Леттнер кивнул и уселся на землю. Он вынул из кармана два обшарпанных костяных кубика, с которыми не расставался всю войну, подбросил их в воздух и ловко поймал.

– Ну, кто со мной сыграет? – гаркнул он. – Кто? На коров и девок. Посмотрим, что вы умеете.

Черноволосую девушку, словно скотину, выволокли на середину площади, а сами уселись вокруг. Молодая крестьянка отчаянно закричала и попыталась убежать, но Филипп дважды ударил ее в лицо.

– Умолкни, шлюха! Или мы все вместе тебя отдерем, а потом сиськи отрежем.

Девушка съежилась на земле, обхватила руками колени и, как в материнской утробе, прижала голову к груди. Сквозь пелену отчаяния и боли до нее, словно издалека, доносился стук игральных костей, звон монет и смех солдат.

Ландскнехты вдруг затянули песню. Девушка хорошо ее знала. Раньше, когда еще была жива мать, они вместе пели ее на поле. И потом, прежде чем уйти навеки, мама напевала ее на смертном одре. Песня и без того была грустной, но теперь в устах солдат, горланивших ее в вечерних сумерках, она показалась до того чуждой и страшной, что у девушки все сжалось внутри. Слова, словно клубы тумана, обволакивали молодую крестьянку.