Это было на фронте - Николай Васильевич Второв

Николай Второв

ЭТО БЫЛО НА ФРОНТЕ

1

— Вот мы и дома!

Сказанное солдатом слово «дома» удивило Шестакова. Разом вспомнились последние сутки, проведенные в дороге. Кажется, год прошел, как он проехал на грузовике замерзшую Оку и завтракал на продпункте в Сухиничах. «Дома». Это всегда значило — пища, отдых, сон в тепле. Шестаков, держась за кабину, приподнялся в колыхавшемся кузове, глядел вперед и по бокам. Никакого намека на жилье. Все бело, занесено снегом, залито луной.

Машина накренилась — вот-вот опрокинется, выправилась, пошла влево, под уклон. Одновременно Шестаков увидел человека, грузовик у снежного холма, людей. Ветер пахнул дымком — настоящим, от жилья. Приехали!

Пока Шестаков перелезал через борт, пока доставал рюкзак, солдаты и водитель со старшим сержантом убежали к другой машине. Оттуда донеслись голоса. Потом в тишине зазвучал один голос — глуховатый, отрывистый, властный:

— Восемь часов ездили? Всю ночь ждать вас? Машины посылать на выручку?

Кто-то говорил неразборчиво. И опять голос — резкий, требовательный:

— Что, дорога? Асфальт после войны будет. На колеса цепи надеть — ума надо много? На авось живете, на нянек надеетесь! Такого разгильдяйства и в пехоте нет… Я вам приставлю нянек!

И приставил:

— Водителя Лобова от боеприпасов отстранить. Пусть картошку возит! Старшему сержанту после разгрузки прийти в штаб. Там поговорим.

Шестаков, расправляя на плечах лямки рюкзака, вспомнил, что не успел на полушубок пришить погоны. Он поправил шапку, вышел из-за машины. Знакомые солдаты шагали навстречу. Водитель на ходу шепнул Шестакову:

— Командир дивизиона… в шинели который.

У порожнего грузовика стояли люди в полушубках. Костромин один был в шинели. Луна неслась в прорыве облаков. Блестели большая пряжка ремня и маленькие пряжки портупеи, блестели карабинчики на планшетке и хромовые сапоги командира дивизиона. Роста среднего, но длинная шинель придавала фигуре стройность. Не видя Шестакова, Костромин кому-то приказывал:

— Воду и масло слить. Машину загнать в ровик. Все.

И, круто повернувшись, зашагал в сторону. Шестаков догнал его.

— Товарищ Костромин!

— Да?!

В коротком слове удивление: назвали просто по фамилии. Стоит, смотрит.

— Я назначен к вам заместителем по политчасти, — сказал Шестаков и перевел дух.

— А…

Пауза. И поспешно:

— Хорошо. Очень хорошо.

Сдернул перчатку, протянул руку. Шестаков тоже снял перчатку. Рука командира дивизиона небольшая, но сильная, костистая.

— Здравствуйте. С прибытием. Товарищ…

— Шестаков, старший лейтенант. — И смутился, почувствовав, что рука его прилипла к руке Костромина. — Извините. В дороге буксовали, елки рубили, смола…

— Ха! — командир дивизиона глуховато рассмеялся. — Значит, и вы с этой машиной горя хлебнули? Разгильдяи! Да что ж вы из дивизии не позвонили? Встретили бы.

— Штабной офицер звонил, но, видно, с вами связи не было, — простодушно сказал Шестаков.

Ох, как взметнулся Костромин!

— Как связи не было? Была! Это телефонист дремал. Ну, разгильдяи! Разберусь. Я им приставлю нянек!

Через четверть часа они были в жарко натопленной землянке. Командир дивизиона предложил Шестакову раздеться, указал на самодельную табуретку. Сам, как был в шинели, в шапке, сел на топчан, облокотился на стол. Стол был прочный, из толстой доски, ножки врыты в землю. И Костромин, казалось, сел прочно, надолго. Но нет, вскочил. Откинув полу шинели, достал кожаный портсигар, не разминая, кинул в рот папиросу. Нагнулся к коптилке на столе, язычок пламени со жгутом копоти заметался. Шестаков разглядел щеки — чистые, обветренные; тонкие крылья носа вздрагивали; верхняя губа припухлая, а подбородок с порезом от бритья и шея — худые.

Затянувшись, Костромин пустил дым к потолку, завешанному плащ-палатками. Пристально посмотрел на своего нового замполита. И заговорил отрывисто, с места в карьер:

— Дивизион наш недавно слепили. Каркас, так сказать. По два человека на орудие — артиллеристы, остальные так, всякие. Комбата нет, трех взводных нет, много рядовых не хватает. Но числится — дивизион, да еще отдельный, на правах полка. — Костромин усмехнулся, сдвинул шапку на затылок. Продолжал с деланной веселостью: — Впрочем, правами пользоваться не приходилось. А вот когда по шее дают, то тут полным весом, как полковому. Ну, вот…

— А что, прежнего замполита от вас отозвали? — спросил Шестаков.

— Какого прежнего? Не было его вовсе. В одной батарее есть замполит, вот он и составляет бумажки, какие политотдел требует. — Он помолчал, попыхивая папиросой. Добавил: — Но в общем-то с этим делом неплохо. Боевые листки выпускаются, политзанятия взводные проводят, приказы читают. Что там еще…

Взглянув на некрупное, пожилое лицо заместителя, встретив его внимательный взгляд, Костромин заговорил торопливо, резковато:

— Хотя, может, и не все хорошо. Я не вникал. Некогда. Затишье на фронте может кончиться. А пушки сами стрелять не будут. Орудийные расчеты сколачиваю. Разведка, связь, оборудование позиций. Вот. Так что, товарищ старший лейтенант, договоримся сразу. По своей части — вы в дивизионе хозяин. Но людей надо подтянуть. Понимаете, четкости нет. У пехотинца винтовка или автомат — и вот уже воин. А пушка-привередница целого коллектива требует. О батарее, дивизионе — говорить нечего. Это — механизм!

Капитан, не глядя, швырнул к железной печке потухшую папиросу, протянул руку. Только теперь взял со стола сложенный вдвое листок — направление Шестакова. Прочитал. Спросил мельком:

— В артиллерии вы когда-нибудь служили?

— Нет, никогда. В гражданскую был политработником. В этой войне пока никем не был.

Шестаков напряженно глядел в серые прищуренные глаза командира дивизиона. Ждал. Но Костромин, не сказав ничего, поднялся с топчана. Шагнул, нагнулся перед печкой, раскинув по земляному полу низ шинели, подкинул на жар несколько дощечек. Они вспыхнули скоро, жестяный чайник на печке тоненько запел.

Капитан к столу не вернулся. Стоя посреди землянки, сказал:

— Кипяток готов. Пришлю ординарца из батареи, он вам чай организует и все прочее. А я, понимаете, у себя съестного не держу, мыши одолели.

— Спасибо. Не надо ничего. У меня все с собой, — Шестаков указал на рюкзак в углу. Не без колебания предложил: — Может, и вы чаю бы выпили?

— Извините, три часа уже. В штаб надо, в батареи надо. А там — на наблюдательный пункт. В батарее позавтракаю.

И уже от двери:

— Вот так каждую ночь почти. Пустяк, а разбудят. Машина с боеприпасами, видите ли, не потерпела ли аварию? Нянька им нужна, разгильдяи!

И неожиданно весело:

— А рюкзак вы свой на стену повесьте, а то мыши изгрызут. Хотя они, черти, и с потолка из-за плащ-палаток прыгают.

Костромин ушел.