Горькая полынь моей памяти - Наталия Романова

  Дамир. Наши дни. Южное побережье

  Шквальный ветер с моря – холодный, пронизывающий, сырой, – с силой бил по лицу, врезался в грудную клетку, обхватывал кисти рук, нещадно холодя их. Море Чёрное действительно отливало чёрным, на темнеющей серой, будто живой, поверхности мечущихся волн.

  Дамир жил в этом приморском городе с конца сентября, а море вблизи видел впервые. Не из-за загруженности, не было интереса. Море и море. Вода. Гладь – то спокойная, то мечущаяся, то синяя до рези глаз, то сереющая как сегодня, – видна с балкона квартиры Дамира. Вспомнил о море внезапно, по пути из аэропорта, где провожал отца домой. Неожиданно захотелось ощутить себя живым, почувствовать, прочувствовать, включить цепочку нейронных связей в головном мозге, отправить импульсы по позвоночному столбу.

  Штормовое предупреждение. Шквальные порывы ветра. Стихия. Если верить всей лабуде, льющейся с экранов зомбоящиков и смартфонов, сейчас он должен почувствовать страх перед стихией, восторг, интерес хотя бы. Ничего. Море и море. Вода.

  Дамир развернулся, прошёл узкой улочкой к припаркованному на пустующей площади автомобилю, уселся за руль, безразлично разглядывая покрасневшие на ветру руки. Он и холода не чувствовал. Мертвец. Сраный Дракула. С той лишь разницей, что Влада Цепеша интересовала кровь, а Дамира – ровным счётом ничего.

  Он проводил взглядом группку смешливых девчонок. Студентки, скорее всего первокурсницы, кутались в коротенькие курточки, натягивали шарфы на головы, стряхивали с ног в обтягивающих джинсах капли дождя и влаги, тянущейся с моря, окутывающей, студёной.

  Зима… Три недели до нового года, плюс семь по Цельсию, дождь… Говорят, иногда бывает ноль, и замерзают лужи по утрам.

  Рингтон отвлёк от рассматривания девчонок. Забавные, как воробьи взъерошенные. На дисплее комфортабельного салона авто высветилось имя. Дамир принял вызов.

  – Дамир! Сколько можно звонить? – раздался недовольный, слегка обиженный голос Алии, она просила называть себя Лали.

  – Прости, телефон в машине забыл. Ходил на море смотреть.

  – Море? – смех прорезал салон, красивый смех, завораживающий, женский. – Зачем тебе море?

  – Просто. Стало интересно.

  – Любопытный какой, - вот и заигрывающая интонация. – А тебе не интересно, зачем я звоню?

  – Интересно, - именно так нужно ответить. Отвечает.

  – Я купила билет, послезавтра буду у тебя. Ты рад?

  – Я рад, – именно это хотят слышать. Он рад.

  – Замечательно! – и снова слышен смех, женский, предвкушающий и обещающий одновременно, искушающий даже. – Встретишь?

  – Конечно, встречу, Лали, – удаётся выдавить из себя улыбку, будто она её видит, словно она ей нужна.

  – Я соскучилась. Пока-пока, – и столько обещаний в этом «соскучилась».

  – Я тоже. Пока-пока, – отзеркалил Дамир фразу и нажал отбой.

  Дамир знал, зачем на самом деле прилетает Алия. Алия знала, все знали, и все ждали. Он должен сделать официальное предложение женщине, с которой встречается два года. Этот новый год она встретит в статусе невесты, а к лету станет женой Дамира Файзулина, желательно беременной женой.

  Женой… Жена и жена. Море и море. Вода.

  – Ты должен это сделать, – сухими губами вколачивал истину отец, стоя в терминале современного аэропорта. – Пора создать семью, тебе нужен наследник, нужен сын. Ты должен жениться на Алии. Она подходит тебе. Она подходит нам.

  – Я уже был женат.

  «Женат» – и это слово никак не отозвалось в Дамире. Должно быть, он мертвее мёртвого.

  – И где твоя бывшая жена? – отец насмешливо развёл руками. – Где она? Я скажу где – сбежала. Ты должен создать семью с Лали. Она подходит тебе.

  – Не беспокойся, я женюсь на Алии Долматовой, отмахнулся Дамир, как и всегда отмахивался. – Она подходит мне.

  – Вот и славно, – отец одобряюще похлопал сына по плечу, довольно крякнул и, спрятав улыбку, двинулся к очереди на посадку, кивнув на прощание сыну.

  Алии Долматовой двадцать четыре года. Она красива, чертовски красива, почти безупречна. От длинных, гладких как шёлк тёмных волос, которыми она легко прикрывает налитые, округлые груди, когда двигается на нём сверху, медленно покачиваясь, облизывая полные губы, до ухоженных пальцев ног на продолговатой, узкой стопе, предназначенной для дизайнерской обуви.

  Лали образованна и умна, она не правая рука своего отца только потому, что рождена женщиной. Правой рукой должен стать Дамир, подмяв под Файзулиных его бизнес. Это кажется сущей глупостью, пережитком, таким же старым, как засохшее дерьмо мамонта, но не для этих людей.

  Что ж, он сделает предложение Лали, она на самом деле ему подходит, и, отец прав, Дамиру действительно нужен наследник. В тридцать два года пора задуматься о ребёнке. Это его действительность.

  – Татьяна, – Дамир набрал номер автоматически, не особо задумываясь о том, что минутой раньше рассуждал о наследнике от Лали. – Как ты смотришь на то, чтобы составить мне компанию на ужине?

  – Могу и на завтраке, – звонко ответила Татьяна, она никогда не прочь повеселиться за чужой счёт, получить свою порцию удовольствия, щедро поделиться им же, выпрашивая ещё ласки и вознаграждения за труды и компанию.

  Завтракать не пришлось. Дамир, насытившись по самое горло, так, что начало подташнивать от цветочных духов и высветленной макушки, маячившей ниже его пояса, убрался домой, чтобы забыться зыбким, как трясина, сном.

Дамир. Наши дни. Южное побережье 

Она лежала рядом, отвечала на поцелуи, потом обводила кончиком языка его губы и смотрела, смотрела в его глаза. В темноте радужка её глаз казалась то серой, то тёмной, но Дамир знал – там синева, густая, насыщенная, разбегающаяся яркими васильковыми лучиками, заканчивающаяся ободком цвета индиго. Он знал её глаза, все нюансы цвета и выражений.

  Одним движением подмял под себя, распластывая, слизывая со сладких губ стон, провоцирующий, дразнящий, провёл рукой по гладкой коже, утопая в тихих стонах, запахе ответной любви, спутывая дыхание, руки, губы, слёзы, невозможно горькие, как хина.

  Двигался, словно от этого зависит жизнь, не мог унять себя, остановить, даже услышав протест. Даже поняв, что она отталкивает – не мог. Только зажал её руки, закинув над головой, зафиксировал ладонью тонкие запястья, вдавил в пружинистый матрас и двигался, двигался, двигался, обезумевший, одурманенный её откуда-то взявшимся криком наслаждения, такого острого, настоящего и отчего-то жалобного, прощающегося и прощающего, и двигался, двигался, двигался, вколачивался, пока не открыл глаза прямо в солнечный свет.