Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец - Борис Акунин

До середины XIX века ощущение, что Россия больна, было только у вольнодумцев и диссидентов. После проигранной Крымской войны тем же чувством прониклись и государственные люди, которые принялись искать лекарство, способное исцелить империю.

Этот том можно было бы назвать «Зигзаги», потому что российская политика описываемого периода (1855–1894) делает крутые виражи. Сначала Россия пытается обновить все стороны национальной жизни, отвергнув консервативно-охранительный курс николаевского царствования, а затем, четверть века спустя, опять делает разворот на 180 градусов – к «закручиванию гаек» и полицейскому режиму. В предыдущем томе мы уже наблюдали нечто подобное – компромиссно-либеральное правление Александра I через точно такой же промежуток времени сменилось бескомпромиссно-государственническим режимом Николая I.

Читателю придется привыкать к ощущению дежавю. Этот российский исторический маятник еще не раз качнется справа налево и обратно. С начала девятнадцатого столетия Россия всё ходит по одному и тому же кругу: реформы – контрреформы, слишком много свободы – слишком мало свободы, «всё, что не запрещено, разрешено» – «всё, что не разрешено, запрещено». Государство никак не может найти правильный баланс между порядком и свободой. Как тут не вспомнить знаменитую фразу, приписываемую Столыпину: «Это страна, где все меняется за десять лет, и ничего – за двести».

Том разделен на три части.

Первая, «Россия, вперед!», посвящена эпохе Александра II (1855–1881), которую принято считать «прогрессивной» – в том смысле, что общественная жизнь страны сделала грандиозный рывок от архаики к модернизации. Это время великих реформ, затронувших почти все стороны российской жизни. Не все они, впрочем, были удачны, а некоторые повлекли за собой опасные последствия, что и привело к резкой переориентации государственной политики.

Вторая часть, «Россия, назад!», описывает царствование Александра III (1881–1894). Это эпоха в общественно-политическом смысле «регрессивная», возвращающаяся к идеологии и методам «железного царствования» Николая I. Многие либеральные нововведения отменяются или выхолащиваются, проводятся реакционные контрреформы. Вторая часть занимает в книге гораздо меньший объем, чем первая, не только потому что эпоха была вдвое короче, но и по той простой причине, что на подобном этапе течение истории обычно примораживается и притормаживается – происходит гораздо меньше ярких событий.

Третья часть тома касается самого главного – того, как сорокалетние правительственные метания из стороны в сторону сказались на жизни страны: ее социальной структуре, экономике, состоянии умов. Между 1855-м и 1894-м годами Россия изменилась, конечно, не так сильно, как между 1955-м и 1994-м, но все же метаморфоза была колоссальной.

Многие из проблем, дискуссий и противостояний второй половины российского девятнадцатого века не утратили своей актуальности. Некоторые вопросы, над которыми бились лучшие умы той эпохи, доселе остаются без ответа.

Тем важнее разобраться в проблематике этого сложного периода без эмоциональных оценок и предубеждений, без навешивания ярлыков – кто «хороший» и кто «плохой».

Читатель увидит, что среди государственных людей, принимавших исторические решения, «плохих» не было. Все они, каждый по-своему, желали стране блага – просто понимали его по-разному и иногда совершали тяжкие ошибки.

То же можно сказать о новой политической силе, поведшей борьбу за умы и сердца россиян, – о революционерах. Они тоже мечтали «вылечить» Россию, только совсем уж радикальными, хирургическими методами.

Так, в схватке трех идеологий, каждая из которых представляла земной рай по-своему, зарождалась великая национальная трагедия, которая разразится в начале следующего столетия. До краха империи и гражданской войны еще далеко, но в русском небе уже посверкивают зарницы будущей грозы и льется первая кровь.

Эпоха второго и третьего Александров дает ответ на вопрос: почему всё вышло так, как вышло.

Все исторические параллели, как известно, хромают и проводить их следует с осторожностью. Сходства между двумя реформаторскими движениями – начала и середины XIX века – на самом деле не так уж много.

Главное отличие в том, что юный Александр Павлович и его соратники из Негласного комитета руководствовались души прекрасными порывами. В 1800-е годы реформы потому и не задались, что насущной потребности в коренной перестройке всего уклада российской жизни тогда не было и общество – в целом – относилось к новшествам как к царской причуде.

Совсем в иной ситуации оказалась Россия в 1855 году.

Крымская война была тяжелой, разорительной и завершилась национальным унижением. По условиям Парижского мира империя лишилась права иметь военный флот на Черном море и даже потеряла часть своих территорий, чего не случалось со времен постыдного Прутского мира 1711 года. «Сии уступки неважны в сравнении с тягостями продолжительной войны и с выгодами, которые обещает успокоение Державы, от Бога нам врученной», – кисло объявлялось в высочайшем манифесте.

Изменился международный статус России. Она перестала быть «сверхдержавой», претендующей на европейскую гегемонию. Покончено было и с ролью «европейского жандарма». Отныне место империи было во втором ряду «великих держав».

Разумеется, это стало сильным ударом по национальному самолюбию, но печальное положение страны заставляло поступиться гордостью. Военные расходы, составившие в 1853–1856 годах фантастическую сумму в 800 миллионов рублей, совершенно разорили государство. Еще тягостнее было сознание, что Россия буквально во всем отстает от европейских стран. С парадного фасада осыпалась штукатурка николаевской «стабильности», и перед обществом открылась удручающая картина. Даже заядлые консерваторы поняли: так больше жить нельзя, нужно что-то менять. По выражению В. Ключевского, «Севастополь ударил по застоявшимся умам». О необходимости реформ заговорили повсеместно.

Скромный артиллерийский офицер Лев Толстой пишет в дневнике то, что чувствовали все вокруг: «…Я больше, чем прежде, убедился, что Россия должна или пасть или совершенно преобразоваться».

Фрейлина Тютчева, близкая к царской семье и относившаяся к ней с благоговением, сетует: «В публике один общий крик негодования против правительства, ибо никто не ожидал того, что случилось. Все так привыкли беспрекословно верить в могущество, в силу, в непобедимость России. Говорили себе, что, если существующий строй несколько тягостен и удушлив дома, он, по крайней мере, обеспечивает за нами во внешних отношениях и по отношению к Европе престиж могущества и бесспорного политического и военного превосходства. Достаточно было дуновения событий, чтобы рушилась вся эта иллюзорная постройка».