Моя жизнь в руинах - Карина Хэлли

Валери

Филадельфия

Они сказали, что я, возможно, больше никогда не вернусь домой.

А еще они сказали – ни одно место не сравнится с домом. И теперь, когда моя жизнь лежит в руинах, подобные заявления ранят меня особенно сильно.

Сейчас, с чемоданом в руке, я стою напротив родительского дома, в котором провела все свое детство. Падают редкие снежинки, и мои длинные волосы выглядят так, словно кто-то просыпал на них блестки. В огромном эркерном окне я вижу гигантскую, великолепно украшенную рождественскую елку. Каждый год ее неизменно устанавливают на одном и том же месте. Такси уехало, оставив позади себя лишь клубы выхлопного газа, и я стою на улице совсем одна.

Здесь все так не похоже на Нью-Йорк. Не спорю, пригород Филадельфии – тоже вполне приличное место, заслуживающее уважения, но я уже скучаю по толкотне и суете огромного города, в котором никому ни до кого нет дела.

Сейчас мне особенно хочется, чтобы никому не было дела до меня.

Я делаю глубокий вдох и осторожно ступаю по дорожке, ведущей к дому. Наверняка отец уже тысячу раз прошелся по ней лопатой и посыпал ее песком, но моя походка неуверенная – я никогда не отличалась особой устойчивостью, даже когда надевала обувь с широкими каблуками, – поэтому я двигаюсь нарочито медленно.

Входная дверь так богато украшена рождественскими гирляндами, что мне потребовалось время найти свободное место, куда можно постучать. Пока я его искала, дверь открылась.

– Ри-Ри! – прокричала моя старшая сестра Энджи. Она бросилась ко мне, и я утонула в ее крепких объятиях. Вслед за ними меня окутал аромат имбирного печенья, которое каждый год на Рождество готовит мама. – Ты все-таки приехала!

– Ри-Ри! – повторила вслед за Энджи ее пятилетняя дочка Тэбби, появившись из-за ног своей мамы и протягивая ко мне свои пальчики в ожидании объятий.

Я бросила на пол чемодан и присела на корточки. Тэбби с ее блестящими светлыми кудряшками просто великолепна, она такая же красавица, как и ее мама, которая очень переживает, что однажды цвет волос этого белокурого ангела может потемнеть.

– Как поживаешь, Пэгги Сью?[1]– спросила я.

– Меня зовут Табита, – ответила она, наморщив носик. – Почему ты все время называешь меня Пэгги Сью?

– Не переживай, – сказала я и крепко ее обняла. – Ты рада тому, что скоро наступит Рождество? Сегодня ночью придет Санта.

– Я надеялась, что ты Санта.

– Ну… знаешь, вообще-то он не входит в дом через переднюю дверь.

– Если бы вы оставили ему ключи, он смог бы это сделать.

Улыбнувшись в ответ на ее слова, я распрямилась и заметила папу с мамой, уже успевших присоединиться к нашему незапланированному собранию в коридоре.

Они одновременно подошли ко мне.

Отец протянул руки и сердечно сказал:

– Детка, я так рад тебя видеть.

Моя мама, всем своим видом выражая крайнюю степень сочувствия склоненной набок головой и сложенными на груди руками, заявила:

– Ты выглядишь такой уставшей.

Ну разумеется, я выгляжу уставшей. Всю прошлую неделю я только и делала, что посыпала голову пеплом, нервничала и без остановки рыдала. Хотя, зная свою маму, я не должна удивляться ее словам: она обожает добивать тебя именно в те моменты, когда и так хреново.

Окинув взглядом мою фигуру, она с нотками гордости в голосе выдала:

– Зато ты похудела.

Я проигнорировала ее слова и просто обняла папу. Он всегда был очень щедр на объятия.

– Валери, я считаю, что ты прекрасно выглядишь, – нежно сказал он. С возрастом отец стал более чувствительным к тому, что говорит мама, не то что во времена моей юности. – Я рад, что ты приехала. Входи. Хочешь пунша?

Энджи забрала мой чемодан и поставила в угол, в то время как папа поволок меня на кухню. Там на полированной мраморной столешнице стояла чаша для пунша и чашки, на которых были изображены олени. Эти чашки папа купил сто лет назад, вдохновившись после просмотра фильма «Рождественские каникулы». Я думаю, он до сих пор воображает себя Кларком Гризвольдом.

– Ты хочешь об этом поговорить? – спросила меня мама, облокотившись на столешницу и постукивая по ней своими ногтями с идеальным маникюром, выполненным в красном цвете. Я думаю, в маникюрном салоне она специально попросила покрыть ногти лаком с особым (рождественским!) оттенком красного.

– Ей не нужно ни о чем говорить, – ответил вместо меня папа, наливая в чашку пунш. В этот момент я заметила, что на нем надет неизменный задорный галстук со снеговиком, который он носит каждое Рождество. – Держи свой пунш, дорогая.

– Спасибо, – ответила я и сделала небольшой глоток. Напиток на основе рома с ароматом мускатного ореха обжег мне горло. – Папа, ничего себе! Очень крепкий!

– Это как раз то, что тебе сейчас нужно, – ответил он. – Печенье хочешь?

Он развернулся, чтобы принести поднос с имбирными человечками, которых только что извлекли из духовки, но мама покачала головой.

– Ей не следует есть печенье, – сказала она и одарила меня нежной улыбкой.

– Эй, она может есть все, что хочет, – строго ответил ей папа, сурово прищурив глаза.

– Ну хорошо, хорошо. Я не голодная, – ответила я и отмахнулась от подноса с печеньем. По правде говоря, у меня совсем не было аппетита. Раньше я не раздумывая вгрызлась бы в это печенье, но сейчас мне совершенно его не хотелось. Одно радует, мне не придется подсчитывать калории и сгорать от стыда из-за своего обжорства.

– А где Сандра? – спросила я, пытаясь перевести предмет разговора с печенья на мою вторую сестру.

– Она на вечеринке с друзьями, – ответила мама, и, клянусь вам, в ее голосе прозвучала насмешка, словно она опять бросила камень в мой огород.

В юности я была необщительным ботаником всего с парой близких друзей. В отличие от меня Сандра всегда была очень компанейской и тусовочной. Вдобавок ко всему она не забывает обид. Каждый раз, когда Сандра приезжает в город на выходные или семейные торжества, она обязательно посещает все забегаловки, чтобы покрасоваться перед местными. Сейчас весь мир знает ее как Кассандру Стивенс, знаменитую актрису, получившую признание на «IMDB»[2], и она просто обожает демонстрировать свой успех тем, кто когда-то в ней сомневался. Я ее за это нисколько не осуждаю. Я сама часто мечтаю о том, что когда-нибудь смогу сделать то же самое, смогу ткнуть лицом в свой успех тех, кто в юности обзывал меня уродиной.