Поход за последним «тигром» - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

А. И. АЛДАН-СЕМЕНОВ

ПОХОД ЗА ПОСЛЕДНИМ «ТИГРОМ»

Об И. Я. Строде и С. С. Вострецове

*

© ПОЛИТИЗДАТ, 1975 г.

Глава первая

Говорят, продажный ум — погибший ум.

Изречение это раскрывает самую суть дутых репутаций, безнравственных поступков, фальшивого патриотизма, потаенные мысли политических авантюристов, характеризуя их на духовном закате так же, как капля воды характеризует океан.

Генерал Дитерихс — обрусевший потомок немецких баронов — легко делал свою военную карьеру. Ее оборвала Октябрьская революция. Но уже в середине восемнадцатого года он объявился в роли начальника штаба чехословацкого корпуса. А в начале девятнадцатого «верховный правитель Российского государства» адмирал Колчак поручил ему расследование по делу об убийстве царя. Дитерихс собрал огромное количество показаний, свидетельств, полицейских рапортов, в его руки попали кресты, иконы, хоругви, дароносицы, библии.

Колчак назначил Дитерихса командующим Сибирской армией, затем начальником верховного штаба, военным министром. Дитерихс сразу придал своей деятельности религиозный характер: с крестом на груди, с кольтом в кармане он называл себя «божьим мстителем». По его приказу воздвигались виселицы на площадях Омска и Челябинска. Из сибирских казаков Дитерихс формировал полки Иисуса Христа, Девы Марии, Ильи-пророка, земские рати и дружины.

Весной двадцатого года, после провала белого движения в Сибири и расстрела Колчака, генерал бежал в Харбин; у него были деньги и драгоценности, и на покое он засел за мемуары.

Однажды вечером лакей доложил Дитерихсу:

— Какой-то мужик к вашему превосходительству.

— Гони всех просителей в шею!

— Не торопитесь, ваше превосходительство, гнать старых друзей, — сказал грубый, твердый голос за спиной генерала.

Дитерихс повернулся к стоявшему в двердх высокому бородатому мужчине и заключил его в свои объятия.

— Пепеляев! Анатолий Николаевич! — Дитерихс усадил неожиданного гостя в кресло, посмотрел на него, моргая ресницами, потом притопнул на лакея — Что стоишь чурбаном? Ванну, свежее белье, костюм его превосходительству.

Анатолий Пепеляев, посвежевший, помолодевший, вошел в столовую уже бодрой походкой.

— Давно ли в Харбине, почему раньше не заглянули? — допытывался Дитерихс.

— Заходить к вам гордость не позволяла, да и стыд мучил — вот, мол, до чего докатился сын томского золотопромышленника генерал-лейтенант Пепеляев. Чуть ли не милостыню просит на вокзальных лестницах, на церковных папертях. Я теперь готов пойти в кондотьеры к американцам, к японцам, даже к зулусам, лишь бы свести счеты с красными, — продолжал Пепеляев, глядя в длинное, изрытое морщинами лицо Дитерихса. — Продаюсь, но за хорошую цену.

— Продаюсь, предаюсь, зачем такие некрасивые слова? Есть более деликатные — долг перед отечеством, восстановление монархии хотя бы. Не могу примириться с мыслью, что я — бывший аристократ, а вы — сын бывшего миллионера и бывший знаменитый генерал белой армии. Меня терзают воспоминания, но вспоминая, я размышляю о будущем. Если не спасли нас ни царская армия, ни республика Керенского, ни диктатура Колчака, на кого еще надеяться? — Дитерихс отщипнул от булочки, скатал двумя пальцами мячик, отхлебнул из чашечки кофе. — Русское православие да мужик с его верой, только они спасут, мужичью душу еще не отравили идейки большевизма, — он с нервным усилием разгладил морщины, лицо его просияло: — «И я взглянул, и вот конь белый, и на нем всадник, которому имя «Смерть», и ад следовал за ним, и дана ему власть — умерщвлять и голодом и мором, и зверями земными», — в экстазе произнес он слова из Откровения святого Иоанна.

В харбинских садах играли военные оркестры, разгуливали женщины, толпились около них мужчины. Среди китайцев и японцев выделялись рослые русские офицеры с георгиевскими крестами на изношенных мундирах. Они все чего-то ждали, на что-то надеялись, все им казалось, придет кто-то, власть и силу имеющий, и снова позовет на освобождение земли русской.

Такой надеждой жил и генерал Пепеляев, мечтая о новом сибирском походе. Почему-то думалось, если он встанет во главе небольшого отряда, то отряд будет расти, словно снежный ком, что, измученные красными, сибиряки ждут не дождутся освободителей.

Генерал Пепеляев был ярым сторонником областничества— реакционного движения сибирской буржуазной интеллигенции. Либералы-интеллигенты и молодые буржуа проповедовали отделение Сибири от России, мечтали о республике по образцу Соединенных Штатов Америки. Правда, Пепеляеву мерещилась особая мужицкая республика в Сибири с сохранением патриархального уклада жизни, жизнь сибирского кулачества Пепеляев считал идеалом.

Генерала тянуло во Владивосток, там под защитой японских войск правят братья Меркуловы, там каппелевцы, семеновцы, колчаковские офицеры, уцелевшие от разгрома. Под властью Меркуловых находятся еще огромные территории Чукотки^ Камчатки, Колымы, — есть где развернуться смелому человеку.

Как-то вечером Дитерихс сказал, что японский генеральный консул Яманучи приглашает их на беседу. Пепеляев сбрил бороду, переоделся в генеральский мундир и стал прежним бравым молодцом.

В передней японского консульства пришлось снять сапоги и надеть матерчатые туфли, и пришлось кланяться, отвечая на поклоны консула Яманучи, неловко было и сидеть на бамбуковых татах перед низеньким столиком, поджав под себя ноги.

Пепеляев даже позавидовал Дитерихсу: старый аристократ был величав, спокоен, равнодушен, не замечал ни цветных фарфоровых тарелок с незнакомыми кушаньями, ни крошечных граненых бутылок с японской водкой-сакэ, ни деревянных палочек для еды, завернутых в прозрачную бумагу.

Яманучи, скуластый, с седым бобриком стриженых волос, был весь радушие, весь предупредительность, его сюсюкающий говорок слышался во всех углах зала.

— Вы, генерал, могли бы сами править Россией, а служили адмиралу Колсаку. Посему?

— Я присягал на верность верховному правителю, — ответил Дитерихс.

— Колсак был плохой селовек, не друзил с нами. Он присинил много вреда и русским, и японсам, и своим офисерам, — Яманучи выхватил из вазы с фруктами ножик, стал кромсать ананас. — Колсак резал всех, резал безразборсиво, пока самого не приконсили больсевики…

— Это верно, власть адмирала была хлипкой и дряблой, — согласился Дитерихс.

— Генерал Тасибана от имени русского общества во Владивостоке пригласает вас взять в свои руки Приморский край. Против Меркуловых ополсились не только русские, но даже мы, японские офисеры, — сказал генеральный консул.

Сытое удовольствие проступило на длинном морщинистом лице Дитерихса: не кому-нибудь, а ему выпадает честь возродить великую, единую, неделимую Россию.

В начале августа в харбинскую квартиру Пепеляева позвонили. Генерал открыл дверь, на пороге стоял незнакомый старик в длинном пальто и шляпе.

— Куликовский, губернатор Якутской провинции, — отрекомендовался он. — Из Владивостока, от воеводы Приамурского земского края…

За рюмкой китайской водки Куликовский рассказал, как из Якутска пробирался таежными тропами