Поход за последним «тигром» - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

плечами, вспоминая предсмертные слова друга. «Может, в этом вся наша сила. Мы побеждаем не только пулями, но и правдой своих идей. А идеи под пулями принимают четкие очертания».

Двенадцатого декабря 1922 года отряд Строда выступил из Якутска.

В морозном тумане потрескивали сосны, ухал лед, разламываясь на таежных речках, остро скрипел под полозьями нарт сухой снег. Пар от дыхания превращался в белый бисер, куржавиной покрывались бороды бойцов, оленьи морды.

Отряд Строда пробирался по таежной тропе, носившей громкое имя Охотского тракта. Дорога, накатайная под Якутском, исчезла, теперь лишь телеграфные столбы указывали направление.

Путь становился все непролазней, и Строд все чаще приказывал брать топоры. Бойцы прорубали просеку в чащах, снег засыпал их с головы до ног, животных приходилось выволакивать из сугробов. Особенную опасность представляли наледи: вода, выступавшая из-подо льда, шипя и дымясь, разливалась на многие версты и тут же замерзала. Нельзя было оступиться в эту страшную воду, пришлось бы разводить костры, спасая пострадавшего. На ночлег останавливались, когда зажигались звезды, зеленоватые, словно волчьи глаза. Наступало сладостное время, бойцы, посмеиваясь, поругиваясь, рубили дрова, раздували костры, варили кашу с оленьим салом. Рядом, озаренные дымным огнем костров, копытили снег олени, добывая ягель. Строд в полудреме покачивался у костра. Несмотря на свою молодость, он имел богатую бурными событиями биографию.

Сын латыша и полячки, он родился в маленьком городке Люцине. Октябрьская революция застала его в городе Свободном на Амуре. Там он сошелся с политическими и военными деятелями Сибири. Когда русские контрреволюционеры и белочехи свергли власть Советов, Строд с группой работников Центросибири ушел в тайгу.

Белогвардейцы догнали большевиков в олекминских лесах и после пыток расстреляли. Спаслись лишь шесть человек, среди них был и Строд. Год просидел он в тюрьме, пока в Олекминске не произошел антиколчаковский переворот, восставшие избрали Строда своим командиром. С декабря девятнадцатого года по март двадцать второго он сражался с белыми на Лене, на Байкале. За отвагу, проявленную в бою, Строд был награжден орденом Красного Знамени. В те дни он командовал кавалерийским эскадроном в отряде Нестора Каландарашвили.

Реввоенсовет 5-й армии назначил Каландарашвили командующим вооруженными силами Якутской губернии и Северного края, нужно было разгромить кулацко-тойонские мятежи, охватившие весь сибирский север. Каландарашвили сформировал в Иркутске два экспедиционных отряда, назначив Строда командиром головного эшелона.

В начале марта двадцать второго года Нестор Каландарашвили выступил со своими отрядами из Иркутска. Впереди шел эшелон Строда. Каландарашвили со штабом оторвался от головного эшелона. Этим воспользовались мятежники, устроили засаду на одной из проток Лены, неподалеку от Якутска. Когда Каландарашвили проезжал по дороге между скалами, мятежники уничтожили его со всеми штабистами.

«Он был хитрым и смелым, — подумал Строд, — но анархизм наложил на его характер печать своеволия. После того как каппелевцы потребовали выдачи адмирала Колчака и русского золотого запаса, большевики решили защищать Иркутск и взялись за оружие. Отряд Каландарашвили занял позиции на правом берегу Ангары и должен был первым вступить в бой с каппелевцами. В ночь перед боем Нестор самовольно снялся с позиции, в самый опасный миг главный участок фронта оказался оголенным, и только по счастливому неведению каппелевцы не начали наступления. В ту ночь Иркутск был на краю гибели. Анархист в Несторе пересилил коммуниста. Ведь Каландарашвили вступил в нашу партию накануне боя с каппелевцами и не мог сразу отрешиться от анархистских замашек.

Когда каппелевцы узнали, что Колчак и его премьер-министр — брат генерала Пепеляева — расстреляны, то отказались от штурма и пошли на Байкал. После ухода каппелевцев иркутский ревком собрался на экстренное заседание: оно было насыщено страстями и взаимными обвинениями. Члены ревкома бросали в лицо Каландарашвили резкие слова, председатель губчека напомнил о другом печальном инциденте, связанном с Каландарашвили. Ревком боялся не только атаки каппелевцев, но и выступления белочехов, и вот в то напряженное время кто-то из отряда Каландарашвили застрелил чешского офицера на главной улице Иркутска. Что поднялось среди чешских легионеров! Они устроили вооруженную демонстрацию, окружили броневиками здание ревкома, захватили сотню большевиков. Случайная искра могла зажечь кровавый пожар — и все это было последствием убийства чеха. Кое-как удалось урезонить чехов: они не выступили».

Строд подбросил сушняку в костер, пламя осветило спящих бойцов и зашипело, угасая в снегу.

«Председатель ревкома представил Каландарашвили слово, — продолжал вспоминать Строд. — Он вбежал на трибуну, высокий, статный, с большой седеющей бородой, черными волосами до самых плеч. За любовь к длинным волосам партизаны прозвали его «дедушкой», хотя ему шел пятидесятый год.

— Большое благодарение за прямодушную критику моих промашек. Если я погибну, не придется краснеть за мое поведение, если останусь жить, то буду счастлив счастьем народа… — Нестор выдернул из ножен саблю.

Все невольно вздрогнули от сверкнувшей стальной струи, а Нестор подбросил саблю вверх, с кошачьим изяществом поймал ее на кончики пальцев, поцеловал трижды клинок.

— Клянусь исполнять все приказы ревкома! — он кинул саблю в ножны, склонил голову, волосы заметались, закрывая его лицо. — Если нарушу эту клятву, пусть любой член ревкома застрелит меня как преступника…

Эффектная эта сцена подействовала на всех членов ревкома, страсти улеглись, угрозы стихли.

Отряд колчаковцев в десять тысяч штыков под командой генералов Сукина и Перхурова, обойдя Иркутск, ушел на Лену. Генералы вели офицерские батальоны, казачьи сотни, остатки Ижевской дивизии, самой боеспособной из всех белых частей. Ревком решил послать в погоню за колчаковцами партизанскую дивизию Бурлова и отряд Каландарашвили. Вот там-то на Лене Нестор Александрович и показал себя по-геройски…»

Строд, словно на экране, увидел февральское утро двадцатого года. Партизаны Бурлова и Каландарашвили поджидали врага на берегу Лены, в лесной засаде.

Белые появились на узкой просеке, растянувшись в нескончаемую цепочку, впереди ехали забайкальские казаки, за ними шли ижевцы, беспечно переговариваясь, не подозревая опасности. Когда последний солдат сошел на лед Лены, партизаны открыли огонь.

Все перемешалось у белых: лошади давили солдат, сани переплетались оглоблями, вздыбливались живой стеной по скользкому льду, лед стал проламываться, унося в глубину людей и животных. Лена покрылась убитыми, покраснела от крови, колчаковцы бежали с верховьев к Байкалу, на пути их прикончили морозы и снежные бури.

Строд прилег на пихтовые ветки у костра. Костер прогорел, снова проступили крупные звезды, и душа Строда наполнилась белым безмолвием тайги. Лунные косяки стояли между соснами, в сиянии их казались выпуклыми следы человеческих ног, лошадиных копыт. Разбрелись в поисках ягеля олени, завтра придется отыскивать их почти до полудня, но Строду не хотелось сейчас об этом думать.

Под замороженным солнцем Якутии два небольших отряда шли навстречу друг другу, чтобы начать кровопролитую