Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова - Андрей Добров

Есть имена в русской истории несправедливо забытые. Например, имя Надежды Петровны Ламановой — одного из первых русских модельеров, конструкторов одежды, ставшей настоящей мировой знаменитостью. Вернее, становившейся. Если бы ее судьбу не перековеркала революция, возможно, имя Ламановой стояло бы на одном уровне с такими именами, как Поль Пуарэ, Ив Сен-Лоран и Шанель. Работая над образом моей Ламановой, я старался найти как можно больше информации о ее жизни и, главное, работе Ламановой настоящей. Однако информация эта была скудна — хотя в модном бизнесе есть даже премия имени Ламановой, правда, подавляющее большинство людей о ней ничего не знают. И все же я буду очень рад, если, прочитав эту книгу, вы захотите узнать больше о Надежде Петровне Ламановой — ее судьбе и творчестве. А пока мне остается только предупредить: все персонажи этой книги являются выдуманными и никакого отношения к реально жившим людям не имеют. А теперь отправимся в мир московской высокой моды самого начала ХХ века вместе с Владимиром Алексеевичем Гиляровским и Надеждой Петровной Ламановой.

— Нет уж, Константин Сергеевич, вот Гиляровский пусть меня проводит. Извозчик ни к чему — пойду пешком. Тут не так и далеко — хоть свежим воздухом подышу.

Воздух был не то чтобы свежий, а прямо-таки холодный.

Станиславский весело прищурился и положил руку мне на локоть.

— А? — спросил он. — Все еще богатырь наш Гиляй, не правда ли, Надежда Петровна?

— Хоть куда, — улыбаясь, кивнула Ламанова. — С ним мне совсем не будет страшно.

— Темнеет теперь рано, — сказал я, поплотней натягивая папаху. — Впрочем, тут центр города, безопасно. Доведу, не беспокойтесь. Только раз уж вы меня даже в театр не пускаете, Константин Сергеевич, позвольте спросить — что же вы без Владимира Ивановича репетируете?

— Уехал Владимир Иванович в дальние дали. — Станиславский пожал плечами.

— Отчего?

— Устал. Бросил меня одного. А пьеса-то… Ой-ей-ей! А сам Чехов — увы и ах!

— Что с ним?

— Собирается в Ниццу. Будет переписывать часть сцен.

— Плох мой Чехонте? — спросил я с тревогой — Антон Павлович в последнее время сильно сдал.

Станиславский только вздохнул.

— А пьеса? — спросил я.

— А пьеса… — Константин Сергеевич замялся. — Честно говоря, даже и не знаю. Иногда кажется даже, что и скучна. Но все-таки — это Чехов! Я утешаю себя только мыслью, что это не он скучен, а я глуп.

Ламанова покрепче прижала к пухлой груди свой ридикюль, в котором лежали десять тысяч, выданные Станиславским.

— Я вообще не понимаю, как это возможно! — с чувством сказала она. — Вы с ума сошли, Константин Сергеевич! Месяц назад — читка. Теперь — начало репетиций. А премьера — в конце января.

— Не успеете с костюмами? — озабоченно спросил Станиславский.

— За меня не беспокойтесь. Все мерки я сняла, хоть это, я вам скажу, та еще работенка — снимать мерки с артистов. Не могут спокойно постоять всего три часика. Некоторые даже грозились в обморок упасть! Но я за вас беспокоюсь. Какой короткий срок! Ведь еще и праздники надо вычесть — Рождество, Новый год. Месяц чистыми остается — не больше.

— Ну уж нет, — помотал головой Константин Сергеевич, блеснув стеклами своего большого пенсне. — Никаких праздников. Какие могут быть праздники, Надежда Петровна? О чем вы?

— Да как она хоть называется-то, эта пьеса? — спросил я.

Станиславский повернулся ко мне:

— Я вам еще не говорил? «Три сестры» называется. Причем Антон Павлович уверяет меня, что это комедия. Хороша комедия! Сначала ничего не происходит, потом адюльтер и дуэль. Я взял роль, где хоть что-то можно сыграть.

— И кто ваш персонаж?

— Подполковник артиллерист, который от скуки влюбляет в себя учительницу гимназии.

— Фу, как скучно вы рассказываете! — возмутилась Ламанова.

— И заметьте! Все это растянуто на пять лет! Какие-то домашние интриги, пензенская скука, буря… нет — рябь в стакане воды. Казалось бы, такая пьеса просто обречена на провал, но я уверен, что зал будет набит битком, а критика просто разорвет нас на куски — одни от восхищения, а другие от ярости.

Я повернулся к Ламановой:

— А вас, значит, пригласили пошить костюмы?

— Да-да-да! — закивала Ламанова. — Только для того, чтобы Константин Сергеевич во всех афишах и программках написал мое имя.

— А разве вам от этого плохо? Вам от этого только хорошо! — живо воскликнул Станиславский, поднимая бобровый воротник, чтобы защититься от резкого ноябрьского ветра, дувшего вдоль Каретного ряда, где в те дни находился МХТ.

— Вы хотите, чтобы на вашу премьеру пришли мои клиентки — посмотреть, что я там еще сотворила. Не так ли? — спросила Ламанова Станиславского.

— А почему бы и нет? — парировал режиссер. — Придут они не сами, а со своими мужьями — сделаем хорошую кассу на буфете. Не так ли, Владимир Алексеевич? — подмигнул он мне. — Вася Качалов до сих пор вспоминает ту вашу совместную эпопею с Дальским.

Он вновь повернулся к Ламановой:

— Вы слышали эту историю, Надежда Петровна?

— Нет.

— Только не расспрашивайте Гиляровского. Спросите у самого Качалова. Качалов расскажет намного лучше и, как мне кажется, правдивей, чем Владимир Алексеевич.

— Константин Сергеевич! — возмутился я.

— Все-все-все! Идите скорей, — заторопил нас Станиславский, — а то Надежда Петровна совсем продрогла. Да и не стоит на улице долго торчать с этим-то…

Он указал тонким пальцем на ридикюль Ламановой.

Тепло распрощавшись со Станиславским, мы с Надеждой Петровной пошли в сторону Большой Дмитровки, где Ламанова держала свое ателье.

— И на кого будете шить, Надежда Петровна? — спросил я. — Книппер играет?

— Книппер, Савицкая, Лилина — это, кажется, главные героини, — ответила она. — Но все так быстро — давай-давай, время поджимает!

— Вы только женские платья будете шить?

— Нет! Представляете, Константин Сергеевич доверил мне полный гардероб! Буду шить и на Мейерхольда, и на Громова. На всех. И даже второстепенные обшивать буду.

— Зачем вам такая морока? У вас, наверное, и своих заказов хватает.

Ламанова резко остановилась.

— Вы что, Владимир Алексеевич! Да это мечта, а не заказ!

— Хорошо платят? — спросил я, кивнув на ридикюль.