Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова - Андрей Добров

— Здравствуйте! — ответила та. — Если вы пришли пошить себе мундир, то, увы, мы этим не занимаемся.

— Мадам, — ответил пристав. — Простите, что побеспокоил. Я жду одну из ваших работниц. Только и всего.

— Только и всего! — откликнулась Ламанова. — В чем дело? Что она натворила?

— Ничего такого, — честно ответил пристав. — Но хочу вас попросить отпустить со мной Фигуркину Анну Петровну для проведения дознания.

— А что случилось-то? — спросил я.

Пристав посмотрел на меня, прикидывая, отвечать незнакомцу или нет. Потом решил, что разговаривать с неизвестными господами его не уполномочивали, и снова повернулся к Ламановой.

— Братец ее повесился. Следователь просил доставить госпожу Фигуркину для протокола.

Надежда Петровна ахнула.

— Оля! Где Аня Фигуркина?

— Плачет.

— Где плачет?

— В пошивочной.

Ламанова повернулась ко мне.

— Пойду поговорю с ней. Дождитесь меня, Владимир Алексеевич, хорошо?

— Хорошо.

На ходу снимая пальто и теплую шапочку, Ламанова устремилась к двери в противоположной стене, скрытой бархатным бордовым занавесом. Я же подошел к приставу и предъявил ему свою корреспондентскую карточку. Он поморщился.

— Где это произошло-то?

— Извините, не имею права разглашать подробности.

— Так ведь я и так узнаю.

— Узнаете — дело ваше. А я — при исполнении.

— Ну, хорошо, братец.

Пристав помялся, а потом сообщил:

— В Палашевском переулке. Во дворах.

Пристав одной рукой неудобно начал застегивать шинель, а я огляделся. Большой зал был освещен только настенными светильниками. Люстру не включали, вероятно, в отсутствие клиентов, поэтому цвет драпировки на стенах показался мне темным — его разнообразили только ряды небольших фотографий в изящных рамках, изображавших дам в разных платьях. Подойдя ближе, я увидел, что они раскрашены от руки. Из мебели в этом зале было только несколько живописно расставленных кресел и два журнальных столика с последними изданиями «Нового русского базара» и «Вестника моды». Ну и конечно — четыре больших зеркала в полный рост, в тяжелых рамах, так, что, встав напротив, вы как бы видели себя персонажем картины.

Наконец, дверь отворилась и вошла Надежда Петровна, обнимавшая за плечи худенькую светловолосую девушку с заплаканным личиком. На вид девушке было не больше двадцати. В руках она держала полушубок.

— Владимир Алексеевич, — обратилась ко мне Ламанова, — простите, что я снова обращаюсь к вам с просьбой.

— Я и сам хотел вам предложить, — перебил я Надежду Петровну. — Давайте я схожу вместе с ними, присмотрю за вашей работницей.

— Это Аня Фигуркина.

— Хорошо.

Я взял из рук девушки полушубок и помог ей одеться. Замотав голову платком, она ухватилась тонкими пальчиками за мой рукав. Вместе с приставом мы вышли на улицу, где полицейский остановился.

— Поймайте извозчика, — сказал я.

— Тут недалеко, — ответил он.

— За мой счет.

Он пожал плечами и свистнул извозчику, стоявшему неподалеку.

Сев в коляску, мы поехали в Палашевский.

— Ну-с, тут дело понятное. — Следователь вынул носовой платок и сипло прокашлял в него несколько раз. — Чистое самоубийство.

В перегороженной ширмой каморке, что находилась под самой крышей дешевого доходного дома в Малом Палашевском переулке, было тесно. В левой ее части с косой, почти черной от сажи балки свисала бельевая веревка, обрезанная дворницким перочинным ножом. Тело юноши сняли при понятых и положили на узкую пружинную кровать с высокими, немного проржавевшими спинками, застеленную старым коричневым одеялом, после чего дворнику и понятым пришлось уйти, чтобы дать место следователю, сестре покойного, приставу и мне. Бедная девушка тихо плакала, сидя в ногах покойника, потому что табурет занял пристав — придвинувшись к столу, он заполнял протокол опознания. Судя по всему, именно с этого табурета и спрыгнул самоубийца, что, впрочем, совершенно не смущало пристава.

— Ждем врача, но только для проформы, чтобы подписал протокол, — сообщил мне следователь. Он вынул папиросу, но потом, поняв, что даже от нее одной вся комната заполнится дымом, убрал обратно в толстый латунный портсигар.

— А кто врачом? — спросил я.

— Зиновьев. Знаете такого?

— Павел Семенович? Конечно.

Я внимательней посмотрел на покойного. Теперь мне стала понятна некоторая скованность пристава — дельце было из таких, о которых не принято было писать в приличных газетах. Судя по внешности, молодой человек принадлежал к той породе, которая женскому обществу предпочитает мужское — и отнюдь не для спортивных занятий. Длинные волосы рассыпались по серой залатанной подушке. Руки, сложенные на груди, были ухоженными, как у дамы. Он был, безусловно, красив при жизни. Несмотря на вываленный посиневший язык было заметно, что красота эта — иного толка, чем красота мужская.

— Да-да-да, — многозначительно кивнул следователь, заметив, что я гляжу на мертвого юношу. — Вам в голову приходит то же, что и мне?

— Возможно.

— А мы сейчас проверим.

Он подошел к девушке и коснулся ее плеча.

— А ну-ка, милая, ответь мне на несколько вопросов.

Аня беспомощно взглянула на человека в расстегнутом коверкотовом пальто.

— Скажи мне, только честно, твой братец он же был… педерастом, не так ли?

Меня передернуло от его прямолинейности. Я даже сделал шаг вперед, но следователь поднял палец — мол, не мешай.

— Это неправда! — с чувством сказала девушка. — Он был нормальный.

— Ну-ну, — покачал головой следователь. — Теперь уже нет смысла скрывать. Теперь уже все равно.

— Нет!

— Хм… — следователь нахмурился. — Так он тебе ничего про это не говорил?

— Он не такой!

— Сейчас придет врач, и я попрошу его проверить, — пригрозил следователь.

— Нет! Не трогайте его! Пожалуйста.

— Ну вот, — следователь повернулся ко мне и снова вытащил носовой платок. — Что и следовало доказать. В этой среде самоубийства не редкость, — и снова закашлялся. — Извините, простыл. Никак не отпускает. Уже вторую неделю кашляю. Никакие лекарства не помогают. Черт-те что! Жена говорит — покажись врачу, может, чахотка? Не дай бог — на одном лечении разоришься. Так что подожду — может, само пройдет.

— Он не был таким! — Девушка встала и схватилась за металлическую спинку кровати. — Другие его тоже постоянно дразнили. Что же это такое! — крикнула она. — При жизни человека травят, после смерти — тоже! Имейте же хоть немного совести!