Мефодий Буслаев. Светлые крылья для темного стража - Дмитрий Емец

Кто, наставляемый на путь любви, будет в правильном порядкесозерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечтоудивительно прекрасное по природе, то самое, Сократ, ради чего и былипредприняты все предшествующие труды, – нечто, во-первых, вечное, то естьне знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не вчем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то исравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другогои сравнительно с другим безобразное. Прекрасное это предстанет ему не в видекакого-либо лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания,не в чем-то другом, будь то животное, земля, небо или еще что-нибудь, а само посебе, всегда в самом себе единообразное; все же другие разновидностипрекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а егоне становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает. Итот, кто благодаря правильной любви поднялся над отдельными разновидностямипрекрасного и начал постигать само прекрасное, тот, пожалуй, почти у цели.

Платон. Пир

Кушай-кушай, Федора Егоровна!

К.И. Чуковский

Случаются вечера сонные, спокойные, которые мягко, безвсплеска, без сопротивления, как перезрелый плод, падают в ночь. Бывают идругие вечера – буйные, напористые, когда даже тихие люди без повода срываютсяна крик, а в каждой третьей квартире всхлипывают форточки и грохают двери. Исложно сказать, в чем тут дело – в полнолунии, в атмосферном давлении, вположении звезд или в чем-то более глобальном, темном, что, скромно прячась закулисами, пытается управлять всеми и вся.

Наконец выдаются вечера и третьего рода – внешнемеланхоличные, тягучие, но скрыто напряженные, балансирующие на грани безумия.В такие вечера прыгают с балконов, рыдают в голос, перерезают вены, кусаютподушки, делают предложение о вступлении в брак или пишут поэмы.

Вечер, в который возобновляется наш рассказ, был именно такоготретьего рода.

Некий ранее не упоминавшийся суккуб русского отдела мракаМаракаратма, в облике стервозной шатенки с психологического факультета МГУумыкнувший свой первый в жизни эйдос, на радостях гулял всю ночь. Он плакал,смеялся, глушил бокалами эйфорию, лез целоваться к сотрудникамправоохранительных органов, передразнивал Лигула и под утро был унесен в Тартарспециально присланным за ним стражем. Больше о суккубе Маракаратме в ВерхнемМире никто не слышал.

Тухломон, за день принесший мраку четыре эйдоса, будничнозевнул, прилепил отклеившееся ухо и скромно улегся спать в выхлопной трубеавтомобиля. Он надеялся, что за те две секунды, что он позволит себе отдохнуть,автомобиль не успеет завестись и уехать. И надежды его оправдались.

Улита сидела в резиденции мрака, за столом, который днем былзавален бумагами и заляпан капавшей с печати кровью, и пожирала холоднуюкурятину. Глаза ее светились в темноте, как у кошки. Что творилось у ведьмывнутри и о чем она думала, науке неизвестно, но курицу Улита раздираларешительно, почти с ненавистью.

На кожаном диване, поджав под себя ноги, сидел ПетруччоЧимоданов, пахнущий кислой капустой и дорогим дезодорантом. Улита давно уженичему не удивлялась. Можно быть чистюлей в одном и грязнулей во всемостальном. Например, не менять носки по три недели и два раза в день мытьголову.

Чимоданов был занят. Он расковыривал охотничьим ножом патрондвадцатого калибра. Отдельно он высыпал дробь, отдельно порох и отдельноотложил капсюль. Лицо у него при этом было приятно созерцательное. Глазаблестели, как у питекантропа, которому вместо камней предложили забросатьмамонта ручными гранатами.

– Знаешь, что будет, если поджечь порох? – спросилон ведьму, задумчиво прокручивая колесико зажигалки.

– На одного дурака меньше, – понадеялась Улита.

– Неверно! Подчеркиваю: порох взрывается только взамкнутом пространстве. А так он просто сгорает, хотя и ярко, но безпоследствий, – нравоучительно сказал Чимоданов.

Он ссыпал порох на столовую ложку, поднес зажигалку иойкнул, когда всплеснувшее белое пламя обожгло ему кончик носа. Дальше этогодело не пошло. Порох действительно не взорвался.

– Н-но! Без фокусов! Помни, кто я и кто ты! –укоризненно сказал ложке Чимоданов.

Ложка осознала свое ничтожество и промолчала. Петруччо подулна нее и встал.

– Ну я пошел!

– Куда? – лениво поинтересовалась Улита.

– Хочу попытаться выплавить свинец, – пояснилЧимоданов и, мечтательно улыбаясь, уединился с дробью.

За Петруччо, прихрамывая, бежал Зудука с капсюлем. Оба – иЗудука, и его хозяин – выглядели довольными. Они существовали в мире заданныхкоординат, где все было расписано заранее, все расставлено по полочкам. И вэтой заданности было величайшее успокоение.

– Сил моих нет! Я кипю, бесюсь и туплею! Если Эссиорхне вернется в самое ближайшее время, я кого-нибудь съем! – ни к кому необращаясь, вполголоса сказала Улита.

Пытаясь избавиться от назойливых мыслей, ведьма потряслаголовой и с недоумением уставилась на обглоданную куриную ножку, не понимая,откуда она взялась у нее в руке.

– Человек не должен ни к чему привязываться. Он долженлюбить, бешено любить, всей душой, но не привязываться. Ты поняла это,дура? – сказала Улита не то куриной кости, не то кому-то еще.

Здесь же, неподалеку, Мошкин сотворил ледяную розу и окуталее пламенем. Пламя плясало на четких гранях цветка, который, хотя и истекалслезами, мистическим образом не таял. Мошкин смотрел на розу, и в душе у негочто-то болезненно перекручивалось, будто душа была мокрым полотенцем, а онотжимал ее руками. Евгеша был юн, красив, силен, но сомневался в себе, каксомневается в выигрыше неопытный игрок в двадцать одно, которому разом пришлитри семерки.

Ната стояла перед зеркалом, чья серебряная рамазакручивалась в форме двух бодающихся козлов. Из стеклянных глубин на неепечально взирали три белых офицера, некогда застрелившихся перед этим зеркаломиз одного револьвера, который валялся здесь же, у их ног. Вихрова злилась ишипела на офицеров, чтобы они не маячили. У нее уже второй день чесалсяподбородок, и она хотела понять, не вскочило ли на нем что-нибудь.

Однако офицеры не уходили. Один – совсем молоденькийподпоручик с запекшейся на виске кровавой запятой – подавал Нате умоляющиезнаки, точно пытаясь сообщить ей нечто важное. Остальные двое не двигались итолько смотрели. Однако Вихрова не расположена была беседовать с неприкаяннымидухами.