Обрученные холодом - Кристель Дабо

* * *

Издание осуществлено в рамках программы содействия издательскому делу «Пушкин» при поддержке Французского института

Cet ouvrage, publié dans le cadre du Programme d’aide à la publication Pouchkine, a bénéficié du soutien de l’Institut français

Вначале мы были единым целым.

Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить. А потом, наскучив этими играми, забывал про нас. Бог был до того жестоким в своем равнодушии, что пугал меня. Но порой Он бывал добрым, и тогда я любил Его так, как не любил никого на свете.

Я думаю, мы все могли бы жить вполне счастливо – Бог, я и остальные, – не будь этой проклятой Книги. Она внушала мне отвращение. Я знал, чтό меня связывает с ней (и как ужасно связывает!). Но в полной мере я осознал это позже, много позже. А тогда я ничего не понимал, я был слишком глуп.

Да, я любил Бога, но ненавидел Книгу, которую Он раскрывал по всякому поводу и без повода. Это Его забавляло. Когда Бог приходил в доброе расположение духа, Он писал. Когда Он гневался, Он тоже писал. А однажды, в ярости, Он совершил чудовищную глупость.

Бог расколол наш мир на куски.

Так появились ковчеги – осколки Земли, летающие в пространстве…

О старых домах часто говорят, что у них есть душа. На ковчеге Анима[1] душой были наделены все здания и предметы. Что касается старых домов, они частенько проявляли свой дурной характер.

К примеру, здание Семейных Архивов постоянно пребывало в скверном настроении. День за днем оно недовольно поскрипывало, покряхтывало и пошатывалось. Оно не любило летних сквозняков, из-за которых громко хлопали двери. Не любило сырость, которая пропитывала стены зимой. Не любило сорняки, которые нагло заполоняли двор каждую весну.

Но больше всего здание Архивов не любило посетителей, пренебрегавших часами его работы.

Вот почему этим ранним сентябрьским утром Архивы поскрипывали, покряхтывали и пошатывались сильнее обычного. Они возмущались вторжением незваного гостя. Ведь было еще слишком рано, чтобы изучать архивы! Хуже того, гость не удосужился даже взойти на крыльцо и позвонить в дверь, как подобает приличному посетителю. Куда там! Он пытался проникнуть внутрь совсем иначе…

Сквозь зеркальную дверцу шкафа, стоящего в вестибюле Архивов, просунулся нос. Следом тут же возникли очки, брови, лоб, рот, подбородок, щеки… Вынырнув из зеркала, голова повернулась вправо, потом влево. Еще миг, и внизу показалось согнутое колено, тащившее за собой остальное тело. Посетитель лез и лез вперед, пока не показался весь, целиком. Он выбрался из зеркала, словно из ванны с водой (если, конечно, ванна может быть вертикальной!). Незваный гость был в серых очках и поношенном пальто. Вокруг шеи обвивался длинный трехцветный шарф.

А под всем этим скрывалась Офелия.

От столь наглого вторжения Архивы разъярились. Шкафы скрипели петлями и топали ножками. Вешалки с громким стуком сталкивались между собой, словно ими играл злой дух-барабанщик.

Однако такой прием не испугал Офелию. Она давно привыкла к обидчивости Архивов.

– Ну, тише, тише, – прошептала она.

Шкафы и вешалки мгновенно успокоились. Здание Архивов узнало девушку.

Офелия вышла из вестибюля, прикрыв за собой дверь. На стене в коридоре висело объявление:

ВНИМАНИЕ: В ЗАЛАХ ХОЛОДНО!

НЕ СНИМАЙТЕ ПАЛЬТО!

Держа руки в карманах и не обращая внимания на волочащийся сзади шарф, Офелия прошла мимо череды шкафчиков с надписями: «Свидетельства о рождении», «Свидетельства о смерти», «Свидетельства об аннуляции кровного родства»… Затем она тихонько открыла дверь читального зала. Ни души. Ставни были закрыты, но сквозь щели пробивались солнечные лучи. Кое-где из полутьмы выступали ряды столов-пюпитров. Из сада доносился щебет дрозда. Невольно хотелось распахнуть все окна и впустить с улицы в ледяной зал и этот щебет, и теплый воздух.

С минуту Офелия неподвижно стояла на пороге, следя за солнечными лучами, медленно скользившими по паркету. Светало. Девушка с удовольствием вдыхала запах старинной мебели и бумаги. Скоро, очень скоро ей придется забыть об этом запахе, овевавшем всё ее детство…

Гостья медленно подошла к каморке архивариуса. Его личные «покои», служившие и кухней, и гостиной, и спальней, и кабинетом для чтения, отделялись от зала обыкновенной занавеской. Несмотря на ранний час, из каморки уже доносились аромат кофе и звук патефона. Офелия кашлянула в шарф, чтобы возвестить о своем приходе, но патефон заглушил кашель. Тогда она тихонько отодвинула занавеску и вошла.

Архивариус сидел на кровати, уткнувшись в какую-то газетку. Седые волосы старика были взъерошены. В глазницу он вставил свою лупу для экспертиз, сквозь стекло которой его глаз казался огромным, размером с яйцо. На руках у него были перчатки, а под пиджаком виднелась мятая белая рубашка.

Офелия снова кашлянула, но старик не услышал ее. Углубившись в чтение, он подпевал бодрой оперной арии, правда, довольно фальшиво. Пыхтела кофеварка, потрескивали дрова в печурке, да и само здание Архивов издавало свои обычные утренние звуки.

Офелия наслаждалась в этой комнатке всем: и фальшивым пением старика, и утренним светом, сочившимся сквозь закрытые ставни, и шорохом осторожно переворачиваемых страниц, и кофейным ароматом, и едва различимым нафталиновым запахом газового рожка. На столике в углу стояла шахматная доска. Фигуры двигались по ней сами собой, словно их переставляли два невидимых игрока.

Как же Офелии не хотелось вторгаться в эту идиллию!

Но делать нечего, нужно было разрушить очарование. Подойдя к кровати, гостья тронула архивариуса за плечо.

– Ох, гос-с-споди! – воскликнул тот, вздрогнув всем телом. – Ты могла бы и предупредить, а не кидаться вот так на людей!

– Да я пыталась, – виновато сказала Офелия.

Она подобрала упавшую на ковер лупу и подала ее старику. Затем сняла пальто, закрывавшее ее от шеи до пят, размотала нескончаемо длинный шарф и бросила всё это на спинку стула. Теперь она представляла собой тоненькую фигурку в прямоугольных очках и старомодном платье, подходившем скорее пожилой даме, чем юной девушке.

– Надеюсь, ты не явилась опять через зеркало в вестибюле, а? – проворчал архивариус, протирая лупу рукавом. Его пышные и невероятно длинные усы подрагивали в такт словам. – Ну что это за мания – являться из зеркала, да еще в неположенное время?! Ты же знаешь, моя лачуга терпеть не может такой бесцеремонности! В один прекрасный день тебе на голову свалится балка, и по заслугам!