Священное сечение - Дэвид Хьюсон

Прошло девять месяцев с тех пор, как ей удалось улизнуть из Ирака с шестью сотнями долларов в кармане. Она инстинктивно понимала: понадобятся люди, владеющие лодками и грузовиками, знающие путь к местам, о которых она имела весьма смутное представление, и способные доставить ее контрабандным путем за приемлемую цену. Дома не было ни работы, ни денег после того, как пришли солдаты Хусейна и забрали отца, оставив их одних в сыром, холодном сарае, именовавшемся фермерским домом. Все урожаи гибли из-за дыма с нефтяных полей в районе Киркука.

Каждый день девочка часами смотрела на пыльную дорожку, ведущую к дому, поджидая возвращения отца. Ей хотелось вновь услышать сильный, уверенный мужской голос, который вносил счастье и спокойствие в их жизнь. Так и не дождалась. А мать медленно сходила с ума, теряя надежду, и часами выла у открытой двери. Она больше не прибиралась в доме и ни с кем не разговаривала.

Кому нравятся сумасшедшие? Никто не любит выслушивать их нелепый бред. Однажды приехал дальний родственник и взял их с собой. Они долго ехали на тележке, которую тащил старый, спотыкающийся осел. Родственник оставил их у пожилой тетушки по ту сторону дымящихся полей. Пришлось жить в жестяном сарае. Без денег и практически без еды. Мать окончательно умолкла и целыми днями сидела, обхватив себя руками и непрерывно покачиваясь. Время от времени девочку водили в школу, хотя практически постоянно приходилось работать на высохшем поле, чтобы не умереть от голода. А потом пришли солдаты, и школу вообще закрыли. Девочка видела, как классы заполняются ящиками с патронами.

Теперь над их жизнью чернее огромной нефтяной тучи нависла угроза новой войны. Родственники говорили девочке, что здесь уже шли бои, когда она только родилась. Однако теперь все будет иначе. Грядущая война раз и навсегда решит все вопросы, и курды станут наконец свободными в новом Ираке.

Они все врали. Или, может быть, не понимали суть вещей. Мужчины порой очень глупы.

Солдаты захватили ферму в феврале. Они вели себя так, как иракцы обычно ведут себя с курдами. Если хотели есть, то входили в дом и забирали всю еду. Ни в чем себе не отказывали. Девочка боялась. Ее переполняла неистовая ярость, но она ни с кем не смела ею делиться. Хотелось поскорее убежать, оказаться в новом месте, не важно где, лишь бы там, где жизнь не такая трудная. Оставаться на ферме не имело никакого смысла. Однажды утром, пытаясь продать в соседней деревне скудные дары полей, девочка услышала рассказ о том, как иракские солдаты убивают курдов. Просто забивают их, как животных. Эти рассказываемые шепотом истории что-то изменили в ее сознании. Стало ясно — отец мертв. Девочка больше никогда не услышит его громкий, вселяющий успокоение голос. Она наконец поняла, почему мама замкнулась в себе и никого не впускает в свой полный страхов внутренний мир.

Ходить куда-либо было опасно, и девочка целыми днями сидела в углу запущенного, грязного сарайчика, прислушиваясь к разговорам о всяких ужасах. О смерти, войне, неуверенности в завтрашнем дне и всегда о том, что скоро сюда придет еще больше военных. Курды-смертники, американцы, англичане. Мужчины, похожие на иракцев, если смотреть им прямо в глаза. Они будут говорить на разных языках, носить разную форму, но все равно останутся простыми мужиками, несущими с собой смерть и хаос. Невидимые, призрачные люди на джипах серо-коричневого цвета.

Это случилось холодным ясным апрельским днем. Иракцы заняли позицию возле пруда, в котором плавала дохлая рыба. Они сидели на небольшом участке земли среди чахлой влажной растительности, почерневшей от нефтяного смога, в самом конце дорожки. Пятеро солдат и большая пушка, нацеленная в небо. Таких злых, постоянно сквернословящих и страшных девочка еще не видела. Только они тоже боялись, и ей было известно почему. У них оставался один последний снаряд. Мужчины сидели, размышляя о том, как бы сдаться в плен, прежде чем американцы убьют их.

В середине дня над фермой начал кружить страшный темный самолет, похожий на металлическую птицу, прикидывающую, где бы ей сесть. Девочка ничего не чувствовала, даже страха за собственную жизнь. Стояла возле сарая, не обращая внимания на крики за спиной, призывающие ее спрятаться. Смотрела, как льется огонь из черного брюха птицы. Она пронеслась над ними по прекрасному небу, обогнула торчащий вверх цилиндр зенитного орудия и исчезла еще до того, как иракцы успели пустить в нее свой последний снаряд.

Военные с криками покидали укрытия из мешков с песком, в отчаянии спасаясь от преследующих их языков пламени. Девочка впитывала происходящее, хотела, чтобы эти сцены навечно запечатлелись в памяти. Подошла ближе и спряталась в вонючем сортире, сквозь обветшалые стены из пальмовых веток глядя на корчащихся на земле солдат.

Даже теперь, почти год спустя, девочка помнит, о чем думала в тот момент. Эпизод напомнил ей выступление бродячих циркачей, которые время от времени приезжали в деревню, еще когда был жив отец. Он всегда брал дочь на представление. Одно из самых ранних воспоминаний: она у отца на руках смотрит на клоунов и истерически смеется. Потом, когда циркачи приехали еще раз, девочка поняла: тут что-то не так. В их юморе чувствовалась жестокость, они цинично высмеивали человеческую глупость и страдания людей, заставляя зрителей веселиться вместе с ними. Могла ли она смеяться над солдатами, пытающимися спастись от огня? Причин для смеха хватало с избытком. Курды ненавидели иракцев, а те, в свою очередь, не любили курдов. И все презирали американцев. Люди жили в мире, где правила ненависть, и, возможно, именно по этой причине нуждались в смехе. Он на какое-то время облегчал страдания.

Впрочем, у девочки не было времени смотреть на солдат и забавляться их мучениями. В тот миг Лейла думала лишь о себе, уверенная в том, что ненависть — это роскошь. Ее она припасет на будущее. А сейчас обязательно надо спастись. Бежать из умирающего, опаленного войной края, который уже ничего для нее не значит. Края, где нет ни любви, ни надежды.

Когда огонь погас, Лейла подошла к солдатам. Они были мертвы. Искореженные остовы, частично обуглившиеся от пламени, что обрушилось на них с небес. Кроме одного. Он упорно не хотел умирать, пытался дышать сквозь потрескавшиеся, обгоревшие губы. Каждая попытка давалась ему нелегко и причиняла неимоверную боль. Было ясно: он долго не протянет. Лейла запустила руку в его куртку, пристально глядя в испуганные светлые глаза. Солдат что-то бормотал, какие-то знакомые оскорбления, касающиеся вороватых курдов. Когда она нашла конверт, он начал плакать, как ребенок.

Это потрясло ее. Девочка обиженно посмотрела на солдата и заговорила на хорошем арабском. Посещая старую школу, которой больше нет — вместо книг там теперь ящики с боеприпасами, — Лейла старалась учиться как можно лучше.

— Ты должен предстать пред Богом мужчиной, а не ребенком.

Потом она забрала у него все. Документы, мелочь, ручку, часы. Полагала, что вещи ни к чему мертвецу, а наш жестокий и безумный мир вряд ли осудит мелкого воришку.