Магиня - Александра Лисина

Новое утро началось для Вэйра со звука тяжелых шагов, эхом отдающихся в тяжелой голове, ведра холодной воды, без предупреждения выплеснутой сверху, и хриплого голоса, возвещающего о начале нового дня:

— Поднимайте свои задницы, уроды! — почти сразу послышался свист раскручиваемого хлыста, звонкий щелчок и чей-то сдавленный стон. — Хватит уже валяться! За работу!

Юноша скрипнул зубами и поспешил подняться с мокрых досок, пока охочий до развлечений надсмотрщик не обратил на него внимание и не располосовал спину, как всем тем бедолагам, которым не повезло привлечь его внимание.

— Вставай, падаль! — рявкнул все тот же хриплый голос, а следом донесся новый свист и еще один смачный удар, оборвавшийся болезненный вскриком. — Думаешь, тебя кто-то ждать будет?!

— Не надо… пожалуйста… — умоляюще пролепетал кто-то, корчась от боли и явно пытаясь подняться.

— Что?! Не слышу?!

— Н-не бейте… п-пожалуйста… я уже… уже встал! Только не надо больше бить!

— Я тя ща за яйца подвешу, ублюдок! — заорал надсмотрщик, явно примериваясь для третьего удара. Но потом отчего-то передумал и, судя по звуку, просто пнул несчастного в живот. — Живо на весла, тварь, если не хочешь попасть в трюм к остальным!

Кинув ненавидящий взгляд на закованные в кандалы ноги, от которых тянулась толстая цепь к металлическому кольцу в палубе, Вэйр покосился по сторонам, где точно так же, как он, поднимались с палубы уставшие, изможденные люди, и одним из первых занял свое место на скамье, торопясь успеть до того, как до него дойдет хрипатый верзила с кнутом. Почти сразу юноша согнулся над тяжелым веслом, привычно опустив голову и спрятав взгляд. А затем выжидательно замер, прислушиваясь к суетливому копошению на соседних скамьях, болезненным вскрикам тех, кому не повезло сегодня получить плетей, и грязной ругани надсмотрщика, с которой теперь начинался каждый новый день.

О том, как его угораздило попасть в такой переплет, Вэйр старался лишний раз не думать. Потому что всякий раз, когда его мысли возвращались к сомнительному, расположенному на отшибе какой-то мелкой деревушки трактиру, где неделю назад он рискнул попросить ночлега, внутри снова все переворачивалось от бессильной ярости.

Наверное, в тот день Вэйр просто устал. Или же легко доставшая победа над грабителями самым элементарным образом вскружила ему голову. Но, так или иначе, он совсем не насторожился при виде странного выражения на лице трактирщика, когда тот поставил перед припозднившимся гостем парующую миску с кашей. Не удивился, ощутив необычный привкус поданного ему эля. Не обеспокоился, заметив загадочные ухмылки немногочисленных постояльцев. И не встревожился из-за внезапно навалившейся после трапезы сонливости, к которой примешивалась легкая тошнота.

Он еще помнил, как поднимался по отчаянно скрипучей лестнице, смутно удивляясь тому, что с трудом переставляет ноги. Помнил покрытые паутиной стены, которые с каждым шагом сдвигались вокруг него все теснее. Внезапный туман, в какой-то момент заволокший мысли вязкой пеленой и заставивший покачнуться возле какой-то обшарпанной двери. А потом что-то с силой ударило его по голове, и все вокруг заволокла непроглядная тьма.

Очнулся Вэйр только к вечеру следующего дня — крепко связанный, надежно обездвиженный и раздетый почти донага. В каком-то вонючем сарае, где из удобств имелась лишь куча перепрелой соломы, да отодвинутое в дальний угол ржавое ведро, откуда несло застарелой мочой, блевотиной и почему-то — горелой плотью.

Все его вещи, включая отцовский нож и далеко не новые сапоги, бесследно исчезли. На щиколотках появились массивные кандалы. В голове все плыло, мысли беспрестанно путались, к горлу то и дело подкатывала тошнота, а на затылке успела набухнуть огромная шишка. Но, что самое главное, в сарае Вэйр находился не один — неподалеку сидели и безучастно лежали несколько таких же связанных мужиков со следами жестоких побоев на теле и довольно крепкий, но отчаянно трусящий паренек, которому, наверное, не исполнилось еще и пятнадцати. И который вместо того, чтобы откликнуться на вполне закономерный вопрос Вэйра, даже не пошевелился. Как сидел в углу, тихонько подвывая от страха, так и остался сидеть.

Немного позже Вэйр узнал, что разговоры между пленниками были строго запрещены: за нарушение этого правила похитители могли запросто всыпать болтунам плетей, а некоторых, особенно буйных или строптивых, наказывали так жестоко, что незнакомый парнишка при виде того, что сотворили с его отцом, слегка тронулся умом. И теперь только что-то исступленно шептал себе под нос, отчаянно отвергая любую попытку заговорить.

А мужчина и правда выглядел жутко: изуродованное лицо, страшные побои, следы от ожогов на теле (вот откуда пахло горелым!)… похитители явно не пожалели времени, чтобы доказать упрямой жертве, что она напрасно пытается сопротивляться. Но, что самое ужасное, все это сотворили прямо на глазах перепуганного до полусмерти мальчишки. Заставляли его смотреть на то, как мучают отца, наслаждались его ужасом, получая извращенное удовольствие от отчаянных криков сходящего с ума подростка. И от того, что парализованные от ужаса пленники после такой расправы даже думать забыли о бегстве.

В сарае Вэйр провел два дня и за это время путем осторожных расспросов сумел-таки выяснить у испуганных соседей, к кому именно попал в плен. Поначалу, правда, услышанное показалось ему бредом, потому что рабство было строжайше запрещено во всех Четырех Королевствах и каралось немедленной смертью, но факты говорили сами за себя. В том числе и то, что, судя по некоторым признакам, спрятанная в лесу сараюшка явно не в первый раз использовалась для размещения живого товара. И что похитившие его люди слишком уж уверенно чувствовали себя в этих краях. Никого не боялись, почти не скрывались и дерзко похищали одиноких путников, совершенно не беспокоясь о том, что их могут вскоре начать искать.

Самих похитителей Вэйр почти не видел — они приходили всего трижды: один раз — чтобы бросить пленникам краюху черствого хлеба и оставить им воду; второй — когда зашли, чтобы бросить в сарай еще двух человек, явно напоенных одурманивающим пойлом. И, наконец, третий, когда к вечеру второго дня притащили туда совсем уж немощного старика, которого даже тронуть было страшно — настолько он был худ. Однако похитителей это, видимо, не волновало: они хватали всех, кто подворачивался под руку, и тащили в прогнивший насквозь сарай, словно гиены — добычу.

С пленниками никто из них не разговаривал. За любую попытку подать голос били. За малейший намек на сопротивление избивали так, что у несчастных потом отнимались ноги и напрочь отшибало желание возмущаться. А иногда с ними расправлялись с такой жестокостью, что у вынужденно наблюдающих за экзекуцией "зрителей" желание вмешиваться издыхало, не успев даже толком появиться.

Даже у Вэйра комок застрял в горле, когда один из двух новеньких, который, едва придя в себя, принялся орать и требовать справедливости, был мгновенно и с невероятной жестокостью наказан. Двое верзил, заглянувшие на крик в сарай, без лишних церемоний отколошматили связанного пленника так, что тот буквально захлебнулся криком, после чего ему отрезали два пальца на левой руке, а затем лишили уха. В назидание, как они пояснили с ухмылками. А второго, который рискнул в этом время подползти со спины и попытался выхватить из-за пояса у одного из тюремщиков нож, сперва избили, а когда тот, яростно взревев, прыгнул на одного из похитителей, без лишних церемоний оскопили. Не обращая внимания на отчаянное сопротивление бешено вырывающегося мужчины, его дикий крик, быстро перешедший в настоящий звериный вой, и обильное кровотечение, которое они так же умело и до отвращения привычно остановили обычным прижиганием. После чего отшвырнули прочь потерявшего сознание мужчину, брезгливо отряхнули руки, дружно ухмыльнулись при виде совершенно белых лиц вжавшихся в стены пленников. А затем неторопливо ушли, небрежно обронив напоследок, что такая же участь постигнет любого, кто окажется недостаточно понятлив.