Кто откроет эту дверь? - Владимир Орестов

Владимир Орестов

Кто откроет эту дверь?

Кто откроет эту дверь?

Публикация: сборник "Удивительные истории о любви", АСТ, 2019, ISBN: 978-5-17-114804-1, редактор: Полянина Евгения Игоревна

В коридор выходит четыре двери.

Одна — ведёт на кухню.

Вторая — в спальню.

Третья — в туалет.

Четвёртая же практически всегда закрыта.

Иногда я захожу туда — в комнату без единого окна — подметаю пол, протираю хрусталь.

После — обычно напиваюсь, уж больно тяжело мне находиться там.

Словно в склепе.

Хотя почему словно?

У Ани зелёные волосы с фиолетовыми прядями и ветер в голове.

Я искренне уважаю людей, у которых он дует без употребления чего-либо.

Думаю, именно благодаря этому ветру Аня верит мне.

Верит в то, что видит в замочную скважину.

Верит в моё существование.

Она не живёт постоянно со мной, но приходит часто, возможно даже слишком часто. Я ей не препятствую, потому что знаю, вскоре и она уйдёт. Навсегда. А я останусь здесь, на посту у закрытой двери.

Аня дёргает ручку и тянет дверь на себя.

— От себя, — комментирую я. Те, кто бывали здесь до Ани, тоже совершали эту ошибку. И тоже долго не могли поверить, что эту дверь невозможно открыть.

В комнату могу заходить только я и только тогда, когда в квартире никого нет. Кто-то же должен протирать хрусталь?

Спустя десять минут Аня сдаётся и замирает на корточках, глядя в замочную скважину.

— А она… жила здесь… тогда? — спрашивает Аня. — В этой квартире?

Я качаю головой:

— Нет, конечно. Это же старый доходный дом — один из худших в городе, если быть честным. Здесь жили люди попроще — мастеровые, рабочие, кузнецы — мой взгляд падает на фотографию на стене. Бородатые лица улыбаются мне сквозь столетие. — Она жила в особняке за Литейным, рядом с Козьмой и Дамианом.

Аня косит глаза в сторону — она всегда делает так, когда не понимает, о чём я говорю.

— Церковью Святых Козьмы и Дамиана.

Ноль реакции.

— Лейб-гвардии Сапёрного батальона.

Ноль превращается в отрицательную величину.

— Её взорвали в пятьдесят седьмом. Там теперь метро.

Аня кивает, а я глупо улыбаюсь, стоит мне произнести последнее слово. Ну что тут можно сказать — я действительно люблю метро.

Больше, чем метро, я люблю только горы. Но я их очень давно не видел.

По утрам Аня любит курить на кухне, накинув мою куртку с надписью «Санкт-Петербургский метрополитен». Я не возражаю — мне нравятся, как она в ней смотрится. А когда я веду поезд по тоннелю, запах духов нет-нет, да и напомнит мне прошедшую ночь.

— Ты же был не один? — внезапно спрашивает Аня, небрежно туша сигарету. Я тянусь рукой к пепельнице и затаптываю пальцами дымящийся окурок.

Когда пауза становится совсем неприличной, я всё же отвечаю:

— Нет, конечно. Революция. Война. Жизнь.

— Они все… умерли? — Аня не видит или же не хочет видеть, что мне не нравится об этом говорить.

— Нет, — качаю головой. — Не все. Один — в Африке, алмазы добывает. Двое уехали в девяностые — на Урал, строить… тебе говорит, что-нибудь название Ямантау?

Аня пожимает плечами.

— Неважно. Это… бункер глубоко-глубоко под горами. Может, они остались там, не знаю…

Остались — во всех смыслах, — думаю я про себя.

Аня смотрит на часы, спохватывается и убегает. Её кеды топают по лестнице. Я смотрю на фотографию на стене в прихожей. Бородатые лица улыбаются мне сквозь столетие.

— Зачем. Ты. Это. Принесла? — я говорю по слогам. Мне неприятно даже смотреть на эту упаковку — с бессмысленными ятями и завитушками. Но больше я боюсь, что запах каким-то образом проникнет через плотно закрытую дверь.

— Это вкусно! — возмущается Аня. — И натурально!

— Ты знаешь, из чего это делается? — Выхватываю у неё из руки картонную коробочку и швыряю в открытую форточку.

Аня краснеет. Аня выдыхает. Аня раскрывает рот, вероятно, чтобы сказать что-то нелицеприятное, но тут до неё доходит.

— А-а-а… — тянет Аня. — Да… точно. Это же пастила…

Я часто киваю.

— А пастилу делают из… То есть, — Аня выглядит удивлённой, — на самом деле всё произошло из-за пастилы?

— А ты что, думала, в сказке живёшь? — Я отражаю Анину улыбку, как старое, потрескавшееся зеркало. — Ей подсунула её торговка на Мальцевском рынке, — добавляю я, но Аня уже меня не слушает — последнее время она не любит говорить о комнате без окон.

Аня делает вид, что целиком и полностью поглощена содержимым моего холодильника.

— Я очень хотела сладкого, а ты меня его лишил, — нарочито капризным голосом сообщает Аня. — Что мне теперь есть?

— Яйца. Колбаса. Огурец, — озвучиваю я, то, что вижу через её плечо.

— Овощи, хлеб и вино? — поворачивается ко мне Аня, и я морщусь.

Зачем она всё это читает? Неужели она не понимает, что всё давным-давно пошло не так, как написано? И никакого выхода не предвидится?

— Яйца. Колбаса. Огурец, — повторяю я. — И никакой пастилы.

— Но тарелки у тебя всё равно маленькие, — Аня оставляет за собой последнее слово.

На улице жарко. Гуляющий по квартире сквозняк распахивает дверь спальни.

Аня зачем-то закрывается одеялом и долго, не мигая, смотрит в коридор — на закрытую дверь, выходящую туда.

— Почему ты не уйдёшь? — спрашивает она, и то, что я слышу в её голосе, мне не нравится. — Почему ты не уйдёшь?! — повторяет она громче. — Ты что — самый глупый брат? Ты остался один. Все плюнули и ушли. Никто не придёт, — Аня уже кричит. — Никто не придёт, ты понимаешь это! Никто не откроет твою долбанную дверь. Никто! Так что, ты будешь сидеть здесь вечно? В маленькой вонючей квартире, в ожидании непонятно чего?! Я же вижу, что тебе всё осточертело, — она резко вскакивает с кровати и начинает одеваться.

Я лежу и смотрю в потолок.

— Или тебе нравится всё это? Сидеть сычом, глядя, как меняется мир, не старея, не взрослея, никуда не двигаясь?

Я могу ей ответить, что есть два вида старости — физическая и иная, но я молчу и смотрю в полоток.

— Нравится или нет?! — Аня, уже полностью одетая, нависает надо мной. Я отвожу взгляд в сторону.

Она резко дёргает меня за руку, так, что я чуть было, не лечу с кровати.

— Пошли! — кидает она в меня мою одежду. — Одевайся и пошли отсюда. Навсегда. Дойдём до вокзала и уедем. Вдвоём. Давай! Ну