Наследник Альфы - Екатерина Лира

Проснулась от того, что кто-то настойчиво орал:

— Люся, принеси выпить!

Я никому не разрешала сокращать мое имя до Люси, так что была уверена, что зовут не меня.

Но голова так раскалывалась, что хотелось уже самой этой самой Люсе пинка дать для ускорения, а еще лучше тому, кто так громко орет.

И только потом до меня дошло. Я же одна живу. Кто это может орать?

Резко села на кровати, открыла глаза и обомлела. Я на грязном запятнанном диванчике в каком-то бараке, вокруг пыль, грязь, а рядом двое чумазых зареванных детишек.

— Мама, ты проснулась! — сквозь слезы прошептал один из них. — Мама, мы тебя будили-будили, а ты все не просыпалась…

Малыши начали всхлипывать, испуганно утирая слезы. А я просто вжалась в диван от всего от этого.

У меня нет детей. У меня есть два красных диплома, любимая работа и бывший парень. Его мать до сих пор мне звонит, плачется, какая я дрянь, бросила ее ненаглядного Славика. Хотя это Слава от меня ушел, изменив мне по классике с секретаршей.

Мужику, зовущему Люсю, видимо, надоело ее звать. Послышался какой-то грохот, затем отборный мат. Я поморщилась — тут же дети, как не стыдно!

Дети же, тем временем, вдруг кинулись ко мне, обнимая, прижимаясь, утыкаясь своими зареванными мордашками мне в… что это за пятнистое недоразумение на мне надето? Какой-то старый линялый халат.

Дверь комнаты, в которой я находилась, вдруг распахнулась и со стуком ударилась о стену. В проеме появился огромный мужик в растянутой серой майке.

— Не трогай маму! — встали на мою защиту дети.

— Не бей ее больше, папа, пожалуйста!

У меня аж сердце екнуло от их голосов, а сама я словно в ступор впала. Просто смотрела, как этот боров подошел ближе, отпихнул детей одной лапищей в сторону, второй взял меня за шиворот и куда-то поволок.

Дыхание перехватило, в глазах потемнело от того, как ворот моего халата впивался в шею, я даже вырваться толком не могла.

Меня втолкнули куда-то.

— Я тут разлил. Прибирай, — кажется, он меня прямо носом в пол ткнул. Туда, где лежала перевернутая кастрюля, судя по всему, с бывшим супом. — Или еще тебя поучить надо?

Не дождавшись от меня ответа, он захлопнул за собой дверь кухни и ушёл.

— А ну молчать, малявки, поревите у меня еще! — крикнул мужик на начавших было хныкать детей.

Я, пребывая все еще в полном шоке от всего происходящего, повернулась к одному из висящих на стене шкафчиков с посудой. В стеклянной дверце отразилась худая изможденная женщина с фингалом на четверть лица.

Я подняла руку — она подняла руку. Я ущипнула себя — она сделала то же самое.

Из горла вырвался истеричный смешок. Я еще раз огляделась и вдруг заметила на одной из верхних полок на кухне пачку документов. Не медля, схватилась за нее. Пока доставала, на пол упал паспорт. Самый обычный паспорт. Полистала.

Документ принадлежал той самой девушке, что смотрела на меня из двери зеркального шкафчика. Людмила Владимировна Клеева. Имя, отчество и год рождения совпадали с моими. Нам обеим было по двадцать три года. Месяц рождения — тоже. Единственное, я родилась тридцать первого января, а она тринадцатого, да и фамилия у меня была другой.

В паспорте было указано двое детей. Мальчик Миша и девочка Маша. Двойняшки.

«Это во сколько же она забеременела, если им сейчас по пять? В семнадцать, что ли?» — ужаснулась я.

Отца детей, судя по их отчеству, звали Василий. Полистала документ. Ну да, так и есть, — стоял штамп о браке с Василием Васильевичем Клеевым.

Что ж, теперь хотя бы ясно, кого как зовут. Но, что же все-таки произошло?

Я отпустила взгляд на стол, туда, где лежала пачка остальных вынутых мной бумаг.

— Охренеть… — вырвалось против воли.

Самый верхний документ был договором.

«Галавиц Руслан Раисович… дата рождения, паспорт… с одной стороны… именуемый в дальнейшем «заказчик», и Клеева Людмила Владимировна… дата рождения, паспорт… с другой стороны, именуемая в дальнейшем…»

Мне пришлось ухватиться за стол, чтобы просто устоять на ногах. Перед глазами заплясали мушки.

— «…Именуемая в дальнейшем… — прочитала я вслух, словно надеясь, что услышу совсем не то, что изложено на бумаге, — суррогатная мать».

Приложила руку к животу. Мамочки! Еще и беременна!

Кажется, я попала.

— Так. Стоп! — скомандовала я себе. — Отставить панику.

Но как можно было не паниковать, оказавшись в такой ситуации?

Еще раз ощупала живот. Срок, видимо, не большой, да и судя по датам договора беременность наступила, если наступила, совсем не давно. Уже хорошо.

Подошла к зеркальному шкафчику с посудой рассматривая свое отражение. Сейчас, оно не казалось таким уж чужим, хоть в первый момент я и не узнала его. Это была все та же я. Да, уставшая, осунувшаяся, но я. Мои зеленые глаза, мои тонкие губы, нос. Волосы правда в кошмарном состоянии, натуральный каштановый цвет выкрашен дешевым блондом, отдававшим отвратительной желтизной. И зубам тоже явно не помешал бы стоматолог.

Я еще раз оглядела маленькую кухоньку. Вариантов было только два: или я сошла с ума и сейчас на самом деле нахожусь в дурдоме, или все сказки про перемещение душ, загробную жизнь и тому прочую ересь вдруг оказались правдой.

Снова взгляд на шкафчик с посудой. На худенького заморыша с фингалом, каким я там сейчас отражалась, было жалко смотреть, но при этом не покидало ощущение нереальности. Словно я всего лишь смотрю кино или просто вижу реалистичный сон.

Это же на толкнуло меня на еще одну мысль. Пугающую мысль. Что если муж Людмилы Клеевой так сильно двинул ей, что у нее случилось раздвоение личности. Совсем как в недавно прочитанной мною книге про Билли Миллигана. Может быть, я — не я? А просто ее шизофрения?

Размышления об этом вводили в еще больший ступор.

Я сразу же начала цепляться за подробности своей жизни, желая вспомнить их как можно больше. Мои воспоминания, мои знания сейчас были единственным доказательством моего существования. Пожалуй, даже в переселение душ хотелось верить больше, чем в то, что я на самом деле не существую.

Вот только стоило неприятным мурашкам пробежаться по спине, а горечи попасть в горло, как дверца кухни приоткрылась и в щель просунула мордашку девочка лет пяти.

— Мамочка, папа вроде уснул, — прошептала она. — Можно нам поесть, пока он не видит?

Ох, ну вот как можно переживать о себе, когда здесь в таких условиях страдают дети?! От ее жалобного тона внутри все перевернулось.