Сны поездов - Денис Джонсон

щелкало; общая скованность тела за утро почти проходила, и в течение остального дня он работал, как заведенный, однако теперь ему было скорее сорок, чем тридцать пять, и в лесу от него было все меньше толку.

С приходом апреля 1925 года он не вернулся в Вашингтон. В те дни в городе было полно работы для любого, кто ее искал. Ему же хотелось быть поближе к дому, и он обзавелся повозкой и парой лошадей, по весьма печальному стечению обстоятельств. Повозка принадлежала мистеру и миссис Пинкхэм, державшим токарную мастерскую у Второго хайвея. Он согласился помочь их внуку Генри (все называли его Хэнком), здоровенному юнцу, которому едва ли исполнилось двадцать — или едва исполнилось двадцать, — погрузить мешки с кукурузной мукой в повозку Пинкхэмов; а началось все с того, что Грэйньер всего-то лишь заглянул к ним, чтобы купить винтов для рукояти пилы. И вот, едва они загрузили первые два мешка, Хэнк уронил третий с плеча, прямо на грязный пол сарая и сказал: «Что-то голова сегодня кружится, как никогда», — присел на груду мешков, снял шляпу, повалился на бок и умер.

Дед мальчика выскочил из дома, едва Грэйньер его позвал, и подбежал к внуку, все повторяя: «Ой, ой, ой», — так и замер на последнем звуке с полуприкрытым в недоумении ртом. «Но он ведь не умер?»

— Не знаю, сэр. Не могу сказать. Он просто присел, а потом упал. По-моему, он ни на что не жаловался, — ответил Грэйньер.

— Нам придется отправить тебя за помощью, — сказал мистер Пинкхэм.

— Куда именно?

— Пойду-ка я мамушку приведу, — сказал Пинкхэм, с ужасом глядя на Грэйньера. — Она в доме.

Грэйньер остался наедине с мертвым мальчиком, но не смотрел в его сторону.

Старушка Пинкхэм зашла в амбар, поводя руками, и позвала: «Хэнк? Хэнк? — наклонилась, обхватила лицо внука ладонями. — Ты живой?»

— Он живой, да? — спросил ее муж.

— Он умер! Умер!

— Умер, Перл.

— Бог забрал его к себе, — сказала миссис Пинкхэм.

— Упокой, Господи, его душу…

— А ведь все к тому шло! — причитала старушка.

— Сердце было слабое, — пояснил мистер Пинкхэм. — Давно все к тому шло. Мы всегда это знали.

— Все его сердце, — сказала миссис Пинкхэм. — Такая судьба. По нему было видно, всегда было видно.

— Да, — подтвердил мистер Пинкхэм.

— Какой же он был славный и добрый, — сказала миссис Пинкхэм. — И ведь совсем еще мальчик. Совсем мальчик! — Она резко встала и вышла из амбара; остановилась только, когда дошагала до самого края дороги, Второй автомагистрали Соединенных Штатов.

Грэйньер уже видел мертвецов, но ни разу не видел, как кто-то умирает. Он не знал, что сказать, что сделать. Он чувствовал, что ему лучше уйти — и чувствовал, что лучше не уходить.

Стоя в тени дома, пока его жена замерла посреди двора, а над ней клубилось странное марево из облаков и солнечного света (она выглядела обескураженной и с этого расстояния еще и молодой, совсем девочкой, очень красивой девочкой — во всяком случае, так показалось Грэйньеру), мистер Пинкхэм попросил Грэйньера об одолжении. «Отвези его, пожалуйста, к Хелмеру». Хелмер заведовал кладбищем и частенько вместе со Смитсоном, цирюльником, готовил трупы к погребению. «Положим с тобой бедняжку Хэнка в повозку. Положим в повозку — и ты отвези его, ради меня, ладно? А я останусь с его бабушкой. Она вне себя от горя».

Они погрузили тяжелого мертвого мальчика в повозку — им это удалось не сразу, пришлось прибегнуть к помощи двух досок. Они прислонили их к краю телеги и втащили тело: тянули, тянули, пока наконец оно не оказалось в повозке. «Ох-ох-ох-ох», — стонал дед при каждом усилии. Что же до Грэйньера, он не касался вообще никого уже несколько лет и, невзирая на странность ситуации, опыт был стоящим, запоминающимся. Он прикрикнул на двух старых кобыл, и они потащили юного мертвого Хэнка Пинкхэма на кладбище, к Хелмеру.

У Хелмера, когда тот принял тело, тоже нашлась просьба к Грэйньеру. «В тюрьму, что в Трое, необходимо доставить гроб, затем забрать доски со склада на Мэйн-стрит и привезти их мне в Леону. Если сделаешь, я заплачу за каждую работу по отдельности. Две по цене одной. Хотя нет, погоди, — сказал он. — Одна работа по цене двух, так вернее, да?»

— Почему нет, — ответил Грэйньер.

— По пятицентовику за каждую милю.

— Мне придется заехать к Пинкхэмам и договориться с ними о цене за аренду повозки. Короче, двадцать центов за милю — и то не очень прибыльно.

— Ну хорошо. Десять центов — по рукам?

— Надо бы побольше.

— Шесть долларов за все.

— Мне нужен карандаш и бумага. Без них не посчитать.

Незадачливый похоронщик принес карандаш и бумагу, и вместе они пришли к выводу, что шести с половиной долларов должно хватить.

До конца осени и первые дни зимы Грэйньер работал кем-то вроде фрахтовщика, пользуясь упряжкой и телегой, арендованными у Пинкхэмов — кормил и кобыл и их владельцев. Как правило, он ездил то на запад, то на восток вдоль Второго хайвея, в небольшие поселения, вблизи которых еще не проложили рельсы.

Некоторые дела приводили его вниз по реке Кутеней, и эти путешествия вдоль берега неизменно вызывали у него в памяти образ умирающего бродяги Уильяма Косвелла Хейли. Сожаление не исчезло — с годами Грэйньеру становилось все совестнее, что он не помог этому человеку. Иногда он также вспоминал китайского железнодорожника, которого чуть не помог убить. При этих мыслях сердце у него будто немело. Он был уверен, что тот человек отомстил, наслав проклятие, обратившее в пепел Глэдис и Кейт. Наказание, по его мнению, было слишком суровым.

Но сама по себе работа извозчика была лучшей из всех, за какие он когда-либо брался: не работа, а баловство, бесплатное представление — можно глазеть на соседей, со всеми их безумствами и хлопотами… Грэйньер прекрасно проводил время. Он договорился с Пинкхэмами о покупке лошадей и фургона в рассрочку за три сотни долларов.

К тому времени, как он решился на сделку, север штата занесло снегом больше чем на фут, но еще пару недель он продолжал заниматься извозом. Внизу зима не казалась особенно суровой, но высокогорье промерзло насквозь, а одной из последних работ Грэйньера стала поездка по Яак-Ривер-роуд до салуна в деревушке Сильванит, жившей лесозаготовками и стоявшей как раз в горах, где одинокий старатель подорвал себя в своей же хижине, пытаясь разморозить динамит на плите. Мужчина лежал на барной стойке, живой, потягивал бесплатный виски и непрестанно болтал, восхваляя свою собаку. Его-де спасло то, что собака побежала за помощью. Животное полдня досаждало посетителям салуна, и в итоге