Шифр Шекспира - Дженнифер Ли Кэррелл

Я потрогала ее пальцем. Красивая, но старомодная вещица. Трудно было представить, чтобы ее носил кто-нибудь моложе моей бабушки. Роз? Едва ли. Я бы точно не стала. И куда, черт побери, это должно было меня привести?

Сэр Генри нахмурился:

— Ну, цветы-то, надеюсь, тебе знакомы?

Я подняла шкатулку, вглядываясь в роспись при дрожащем свете фонарей.

— Анютины глазки? Маргаритки? — Я тряхнула головой. — Остальных не знаю. Я ведь выросла в пустыне, сэр Генри. Там цветет совсем другое.

— Все они упомянуты а «Гамлете». Это цветы Офелии. — Наклонившись вперед, он стал перечислять, указывая пальцем: — Розмарин, анютины глазки, троицын цвет и водосбор… Гляди-ка, маргаритка и даже несколько увядших фиалок. И рута. «Вот рута для вас, и для меня тоже; ее зовут травой благодати, воскресной травой». — Он фыркнул. — Скорее уж это травы безумия и смерти — британские аналоги ладана и мирры. Их частенько изображали в викторианскую эпоху на траурных украшениях в память об умершей — как правило, молодой женщине… Да, нездоровый был век, несмотря на величие. — Он откинулся на спинку сиденья. — Вот что досталось тебе в наследство: викторианская траурная брошь. Неясно только, почему именно она. Думаешь, Роз предчувствовала свою смерть?

Я покачала головой, водя пальцем по филигранному краю. Роз обожала язык цветов.

Как-то раз мы зашли в цветочный магазинчик на Гарвард- сквер, и один студент подбежал к ней и, упав на колено, протянул желтую розу со словами: «О ты, невеста молчаливых дней, питомица покоя векового!»[7]Роз преспокойно взяла цветок, провела им по щеке «воздыхателя», глядя на него своими изумрудными глазищами, и произнесла с нескрываемым довольством: «Два балла, мой юный Китс. Хотя за рвение хвалю. Да будет тебе известно, на языке цветов желтая роза означает ревность, зеленоглазого изверга»[8].

Даже в памяти она осталась такой — неподражаемо эпатажной. Глядя на брошь в переливах лилового, черного и зеленого, я вспоминала того мальчугана, завороженного ее глазами в окружении желтых лепестков. Тогда я еще подумала: «Бедняга не знает, что лучше — поклоняться ей или спасаться бегством». Теперь уже не помню, на чем он остановился. Разумнее было бы выбрать и то и другое — как поступила я.

Или неразумнее?

Меня передернуло. Я снова осмотрела брошь. Язык цветов… Неужели она знала, что скоро умрет? Тогда от ее слов меня бросило в дрожь, и не столько от страха, сколько от волнения. «Я кое-что нашла, Кэт», — сказала она.

Так что же? Может, ответ притаился между фиалок и маргариток? Брошь лежала в шкатулке — немой камень, не желающий выдавать тайн. Если это послание, мне ни за что его не прочитать.

Машина свернула на мою улицу, лежащую между серых викторианских особняков. Даже летним погожим полднем, когда весь Лондон высыпает на прогулку, здесь на редкость тихо; сейчас же, в два ночи, вовсе не было ни души — лишь ветер свистел в подворотнях и раскачивал древесные кроны, так что ажурные тени дрожали на залитых лунным светом стенах и мостовой. Где-то на выезде в открытом окне паутиной колыхались занавески. «А дом-то мой, — вдруг поняла я. — И окно на втором этаже тоже мое». У меня внезапно пересохло во рту от страха. Я же не открывала его перед уходом!

Когда мы подъехали ближе, таксист сбавил ход и остановился. Порыв ветра взбаламутил тени в окне, и я снова на миг увидела тот силуэт, словно вырезанный из тьмы чернее ночи, — даже не человека, а его отсутствия, дыры на месте человека.

Меня пробрал холод.

— Поезжайте, — шепнула я таксисту.

— Разве…

— Поезжайте дальше.

В конце улицы я обернулась. Занавески исчезли, на раме сиял лунный блик, и никакой тени внутри не было видно, может, померещилось? Я невольно стиснула коробочку с брошью.

— Передумали выходить? — спросил шофер.

— Да.

— Куда теперь?

Я пожала плечами и закуталась в два пиджака. Если тот тип узнал, где я живу, от него не скрыться.

— В «Кларидж», — мягко пробасил сэр Генри из недр такси.

Едва мы свернули на широкие проезды Мейфэра, я хотела заговорить, но он, чуть качнув головой, предупредил мои слова. Я проследила за жестом и увидела в зеркале, как шофер с любопытством на нас покосился. Поймав мой взгляд, он тотчас отвел глаза.

В клубе «Кларидж» сэр Генри быстро расплатился с таксистом, помог мне выбраться и проводил в холл с мраморным полом в виде шахматной доски, по-версальски щедро увешанный зеркалами.

Нам навстречу участливо выплыл дворецкий.

— Добрый вечер, Талбот, — произнес сэр Генри.

— Всегда рад вас видеть, сэр, — отозвался тот. — Чем могу быть полезен?

— Если позволите, нам понадобится надежное укрытие, — ответил сэр Генри, — и не менее надежные машина и шофер. Водитель такси, что привез нас сюда, был чересчур любопытен. Он может вернуться.

Я снова собралась вмешаться, и опять сэр Генри остановил меня, качнув головой.

— Пусть возвращается, — утешил Талбот. — Ни вас, ни Ваших следов он не найдет, разве что вы сами ему покажетесь.

Нас отвели в маленькую гостиную, уставленную глубокими креслами и диванами с обивкой из вощеного ситца. Китайские фарфоровые лампы излучали приглушенный желтый свет, озаряя лишь передний план, а остальное погружая в полумрак. Тем не менее его определенно хватало, чтобы заглянуть в комнату снаружи и разглядеть, что в ней происходит. Пока сэр Генри прохаживался меж столиков и полок, разглядывая хрусталь, я встала посреди комнаты, не сводя глаз с лежащей в ладони броши. Собралась заговорить, но сэр Генри снова качнул головой.

Через минуту-другую Талбот вернулся и поманил нас в коридор, а оттуда через служебный выход — наружу, в небольшой гараж, где, пыхтя мотором, поджидала машина с тонированными стеклами. Проныра-таксист, похоже, снова объявился, утверждая, будто мы что-то у него забыли. Тут дворецкий загадочно ухмыльнулся:

— Сегодня он вас больше не потревожит. Я дал ему понять, что вы решили остаться здесь, в одном из номеров. Полагаю, он поверил моим доказательствам и случайно заперся в стенном шкафу, обыскивая каморку швейцара у служебной лестницы.

— Не буду спрашивать, как это вышло, — хмыкнул сэр Генри, садясь со мной вместе в машину.

— Удачи, сэр, — тихо произнес Талбот, закрывая за нами дверь.

Отъезжая, я оглянулась. Невозмутимый страж-дворецкий стремительно уменьшался, пока вовсе не исчез в ночи.

В этот раз сэр Генри задавал направление не сразу. Мы попетляли по улицам Мейфэра, промчались по Беркли-сквер и выскочили на Пиккадилли. Обогнув по широкой дуге Гайд-парк, покатили вдоль Найтсбриджа, пустынного и темного в этот час, пока наконец не очутились на зеленых улочках Кенсингтона. Там стоял особняк сэра Генри.