Куриный бульон для души. 101 история для мам. О радости, вдохновении и счастье материнства - Марк Виктор Хансен

Но я не повесил нос, а окинул взглядом автобус, где теперь царила полная тишина. Все смотрели на меня и ждали моей реакции. И я сразу вспомнил мамины слова. Ухмыльнувшись, я сказал то, что пришло мне на ум:

– Ну, видимо, командир еще не говорил с моей мамой, потому что она точно знает, что я поеду в школу рейнджеров.

Весь автобус разразился смехом.

О моем внезапном комментарии быстро узнал весь факультет, и слава о нем дошла до персонала. Через неделю командир отменил свое решение. Видимо, он не захотел связываться с моей мамой.

Дежурный офицер объявил результаты соревнования. Я занял шестое место. Моя мама была права. 30 ноября 1990 года я поступил в школу рейнджеров Армии США и окончил ее 19 марта 1991-го.

Во время инспекции в скаутском лагере директор обнаружил зонтик, аккуратно завернутый в спальный мешок одного из младших скаутов. Зонтик не числился в обязательном перечне вещей, поэтому директор попросил мальчика объясниться.

– Сэр, – ответил юноша, устало вздохнув, – у вас когда-нибудь была мама?

Когда моей младшей дочери Бернадетт было десять лет, я страшно за нее переживала. Последние четыре года были тяжелыми для нашей семьи. Бернадетт обожала бабушку и дедушку, и они тоже души в ней не чаяли. Но они быстро покинули этот мир, один за другим.

Всем нелегко пережить безжалостную череду таких потерь, особенно ребенку. Бернадетт была чувствительной и любящей девочкой, и поэтому ей было особенно трудно. К десяти годам она погрузилась в состояние, которое я могу назвать только депрессией. Почти целый год мы едва ли видели улыбку на ее лице. Бернадетт словно не жила, а просто существовала. В ней будто бы потухло ее внутреннее сияние.

Я не знала, что делать. Бернадетт понимала, что я переживаю за нее, и от этого ей становилось еще хуже. Однажды, после того, как она ушла в школу, я уселась в кресло и задумалась. В нашей семье всегда было принято обниматься. В детстве мои родители, бабушки, дедушки, дяди и тети по любому поводу тискали нас, детишек, в объятиях. И даже когда я стала самостоятельной, в трудную минуту я представляла, как уютно сижу на коленках у папы и крепко его обнимаю.

– Ох, папочка, – шептала я своему ушедшему отцу, – как же мне помочь Бернадетт?

Когда меня осенило, я чуть не расхохоталась. Недавно я читала о лечебном эффекте объятий. Может быть, такая «терапия» поможет моей дочери?

Не придумав ничего другого, я решила обнимать ее как можно чаще, стараясь, чтобы она не заподозрила, что я делаю это нарочно.

За несколько следующих недель Бернадетт понемногу становилась все веселее и расслабленнее. Она стала чаще улыбаться – искренне, не только губами, но и глазами. Она проявляла все больше энтузиазма в учебе и играх. За несколько месяцев частые теплые объятия победили ее тоску.

Я никогда не рассказывала Бернадетт о своем замысле. Но она и сама поняла, как важно обнимать друг друга. Если ей было беспокойно или грустно на душе, она просила обнять ее. Или замечая, что мне не по себе, она говорила:

– Похоже, тебя надо обнять.

Оказывается, даже такая мелочь может стать полезной привычкой!

Прошли годы. Мы привыкли успокаиваться в объятиях друг друга, и я не думала, что из-за этого могут возникнуть проблемы. Но когда дочка поступила в колледж, мы поняли, что скоро нашим объятиям придет конец – до колледжа, который она выбрала, было 1700 миль.

За неделю до отъезда Бернадетт мы праздновали мой день рождения. А еще за неделю до этого она с восторгом сказала мне, что придумала идеальный подарок. Она с загадочным видом ходила по магазинам и периодически что-то ваяла за закрытыми дверьми своей комнаты.

В назначенный день она вручила мне красиво упакованный сверток, надеясь, что он не покажется мне глупым, – так она сказала с легким волнением в голосе.

Я открыла конверт с письмом к подарку и обнаружила там копию истории, которую она попросила зачитать вслух. «Обнимающий судья» печатался в самом первом «Курином бульоне для души». Бернадетт слушала, как я читаю о Ли Шапиро, бывшем судье, который обнимал всех, кто в этом нуждался, – обиженного водителя автобуса, расстроенную контролершу парковочных автоматов. Взамен на объятия он дарил незнакомцам наклейки в виде сердечек. Однажды его воля подверглась суровому испытанию, когда друзья привезли его в дом инвалидов, где множество людей отчаянно нуждались в объятиях. В конце того тяжелого дня он встретил одного незадачливого человека, который мог лишь сидеть и пускать слюни. И когда судья заставил себя обнять этого одинокого человека, пациент улыбнулся впервые за двадцать три года. История заканчивалась словами: «Как же просто дарить добро другим людям».

Тронутая до глубины души, я распаковала свой подарок. По моим щекам полились слезы. В упаковке лежал высокий прозрачный контейнер, украшенный сверкающей надписью «Объятия». Он был набит крошечными подушечками в форме сердец, которые моя дочь сшила своими руками.

Бернадетт сейчас далеко, но каждый раз, когда я гляжу на тот контейнер с сердечками, мне кажется, что она снова меня обнимает.

Некоторые семьи оставляют будущим поколениям богатство или славу. Но я помню, как отец обнимал меня, и чувствую, что, если смогу передать будущим поколениям этот простой акт любви, наша семья будет поистине избранной.

Вспоминая маму, я представляю, как она готовит на кухне очередное действенное снадобье. Она не умела ни читать, ни писать, но ее голова хранила тысячелетнюю мудрость ее народа. Она считала, что детские болезни – это козни ангела смерти Малах-Гамавета, который пытается добраться до нас, маленьких детишек. И она неустанно боролась со злом. Ангелу смерти ни за что было не выстоять перед моей мамой и ее зельями. Но вот беда – все ее снадобья пахли чесноком!

– На, пополощи горло и проглоти.

– Но ма, – вопил я, – тут чеснок и всякая муть. У меня будет пахнуть изо рта.

– Ну и что? Зато горло пройдет. Полощи. Малах-Гамавет тоже ненавидит этот запах.