Театр китового уса - Джоанна Куинн

его в конверт, она испытывает странное удовольствие, будто бы она запечатывает Уиллоуби в свои будущие планы. Приезжайте! – Пишет она. – Обязательно!

Но ответы на свои призывы она получает редко.

Однажды вечером за ужином она говорит:

– Джаспер, возможно, нам стоит задуматься о лондонском доме на время Сезона?

– Я остаюсь в клубе, если мне нужно заночевать, – отвечает он.

– Но что мы будем делать, когда твоя дочь выйдет в свет? Тогда он пригодится.

Джаспер кашляет.

– Это случится не скоро. – Он отодвигает стул и покидает комнату.

Оставшись в одиночестве за длинным столом, Розалинда чувствует поспешное приближение слуг и с готовностью надевает улыбку.

– Все в порядке, мэм?

– В идеальном. Спасибо.

Позднее, лежа в своей новой ванне, Розалинда спрашивает Бетти:

– Ребенок, дочка Джаспера, сколько ей?

Веснушчатое лицо Бетти появляется в дверях.

– Только исполнилось четыре, мэм. Ее день рожденья был на прошлой неделе, если точно.

– Она растет нормально, ты не знаешь?

– Кажется, да, мэм. Говорят, она сообразительная девочка. Уже выучилась писать. Она ужасно забавная, Кристабель. На днях…

– Не могла бы ты принести полотенце, Бетти?

– Сию минуту, мэм.

Розалинда мягко плещется, наслаждаясь своей новой ванной, пока Бетти не возвращается с полотенцем, а затем поднимает себя из плена воды, возвращаясь к земной тяжести.

У туалетного столика она от нечего делать перебирает содержимое шкатулки с драгоценностями, пока Бетти расчесывает ее волосы.

– Бетти, а Кристабель похожа на свою мать? Я не видела ее фотографий.

Бетти морщит лицо.

– Сложно сказать, мэм. Миссис Аннабель, благослови Господь ее душу, обладала, что называется, выразительными чертами.

– А, – говорит Розалинда, встречаясь взглядом со своим отражением в зеркале. Ободрение собственного лица. Его тонких черт. Его уверенности.

Бетти говорит:

– Я расшила красное платье, как вы и просили, мэм. Было туговато в талии, не так ли? Приятно видеть, что к вам вернулся аппетит.

Сперва примулы

Апрель 1920

Розалинде все объяснила Бетти. Прагматичная Бетти с многочисленными сестрами и накопленными знаниями о происходящем в загадочных, предательских женских внутренностях.

Розалинда оценивающе оглядывала собственное тело, всплывшее в ароматизированной розами ванне подобно Офелии.

– Мне пора завязывать с жирными десертами, Бетти. У меня растет живот.

Бетти перестала складывать полотенца.

– Ну, мэм. Я все собиралась сказать. У моей старшей сестры там все растет, когда она в положении.

– В каком положении?

– В деликатном, мэм. Когда ожидает ребенка. – Бетти не отрывала глаз от полотенца в руках. – Простите мою бесцеремонность, мэм, но вы… вы не заметили никаких изменений в… ваш ежемесячный гость недавно посещал вас?

Розалинда ничего не сказала. Она услышала слово «ребенок», а затем ее уши будто закрылись, как у выдры, и голос Бетти превратился в неразборчивое бур-бур-бур. Она старалась не шевелиться. В ней что-то было. В нее что-то вложили. Как посмели они так вторгнуться в нее.

Бетти посмотрела на нее.

– Мэм?

– Сегодня я не присоединюсь к мужу за ужином, – услышала Розалинда собственный голос и поразилась его любезности. – Не могла бы ты сообщить миссис Хардкасл? Это все.

Розалинда оставалась в ванне с ножками-лапами, пока не остыла вода, из которой бледным архипелагом выступали только ее колени, груди и лицо. Лежа в покрытой пленкой воде, держась на ее поверхности, она зависла над остальным домом. Она вслушивалась в непрекращающиеся вечерние дела: шаги слуг на лестнице; тиканье напольных часов; доносящийся снаружи занудный клекот петуха. Все шло как должно. Как всегда.

Когда она чуть погрузилась в воду, так, чтобы уши закрывала вода, она услышала совсем близко биение собственного сердца. Лежа там, покрытая мурашками и дрожащая, Розалинда впервые за всю свою взрослую жизнь пожелала увидеть мать – но потом вспомнила, что та за человек, и пожелала вместо этого другую мать. Возможно, такую, как у Бетти, – которая вместе с мужем управляла бы пабом, имела склонность перебарщивать с джином, но к которой можно было бы обратиться со своими бедами. Но как же глупо думать о таком. Твоя мать останется твоей матерью, нравится тебе это или нет. Выбирать нельзя. Будь у нее джинолюбивая мать, работавшая в деревенском пабе, где бы она оказалась теперь? Уж точно не в ванне с ножками-лапами. Точно не владелицей чистого розового масла для ванны. И Розалинда следила, как свет на стене ванной медленно перетекает из золотого в персиковый и серый.

Следующим утром в ее спальню зашел доктор.

Розалинда предположила, что Бетти сообщила миссис Хардкасл о новой выпуклости на ее теле, и эта информация была передана как доктору, так и Джасперу, потому что на подносе с завтраком лежал маленький букетик примул. Это доставило ей облегчение, потому что она не представляла, как сама расскажет Джасперу. Итак, сперва примулы, а потом доктор – и все до того еще, как она встала с постели. Теперь она стала носительницей возможного сына и наследника Сигрейвов, и ее муж был готов дарить ей цветы и позволять незнакомцам посещать ее спальню для осмотров.

Его звали доктор Гарольд Ратледж. Друг Джаспера. Пузатый и румяный, как пивная кружка. Розалинда не отрывала взгляда от полога над кроватью, пока он ощупывал ее живот, наклоняясь так низко, что она чувствовала вчерашнее бренди в его дыхании.

– Все, кажется, на высоте. Достаточно отдыха, никаких поездок верхом, но обычные супружеские отношения могут продолжиться, – сказал доктор Ратледж, а затем засмеялся удивительно триумфально. – Старый добрый Джаспер, – добавил он, отводя в сторону вырез ее ночной рубашки, чтобы прижать к груди холодный стетоскоп.

Розалинда задумалась, что он слышит через свой металлический инструмент. Ей представился глухой шелест камыша. Она чувствовала переполняющее ее отчаяние, оно утихло только тогда, когда она сосредоточила внимание на дальнем углу полога.

Доктор отвел стетоскоп и запахнул ее ночную рубашку с непринужденностью человека, переворачивающего страницу газеты.

– Великолепно, великолепно, – сказал он.

Все казались ужасно довольными, и, хотя Розалинда не рассказала ни единой душе, ни от кого не укрылось ее положение. Деревенские дети приходили с букетами. Мальчишка мясника прибыл с куском мяса. Даже викарий церкви в Чилкомб-Мелл доброжелательно улыбнулся ей с кафедры, говоря о плодовитости. Будто все только этого и ждали.

Она припомнила, как дружелюбно ее приветствовали в день прибытия. Руки, готовые помочь, открывали двери, несли сумки, предлагали чай. Они гладили ее одежду, наливали ей вино, и она чувствовала себя едва ли не членом королевской семьи, кем-то важным. Но она им была совершенно не важна, не так ли? Им было нужно это.

Розалинда удалилась в свою спальню, ссылаясь на нервное напряжение и принимая только Бетти, миссис Хардкасл или