Законодатели - Вера Крыжановская

Удеа не принимал никакого участия в последней части разговора. С грустным, задумчивым видом облокотился он на перила, а по выражению его красивого бледного лица и мечтательных глаз видно было, что мысли его далеко.

Наблюдавший за ним Нарайяна хлопнул вдруг его так сильно по плечу, что тот, вздрогнув, выпрямился и казался настолько ошеломленным, что все присутствовавшие рассмеялись.

– О чем мечтаешь ты, неисправимый отшельник? Не угодно ли! Речь идет о самом интересном, что есть на свете, – о хорошеньких женщинах, вопрос одинаково важный как для мага, так и для простого смертного, – а он ворон считает и даже не слушает. Очнись, друг мой и смотри здраво на жизнь. Чего тебе недостает? Испытания кончились, прошлое вычеркнуто, перед нами развертывается безоблачное будущее, и на челе твоем горит первый луч венца мага. Разумеется, это прекрасно, но благоустроенный очаг, хорошенькая хозяйка, которая любит, балует и заботится о вкусном обеде, – все это также весьма ценно и гораздо легче достижимо, не забудь этого!

Прочувствованная речь неисправимого Нарайяны вызвала новый взрыв смеха, которому вторил сам Удеа, заметивший при этом, что имея такого друга, как Нарайяна, он никогда не рискует забыть о реальной стороне жизни.

Когда веселье поутихло, Эбрамар дружески сказал:

– Несмотря на своеобразность сделанного тебе внушения, признаюсь, друг мой, что Нарайяна прав, и ты поступишь благоразумно, если выберешь себе подругу жизни. Ты слишком много думаешь о прошлом, о времени, проведенном в ссылке на этой земле, где так много страдал и работал. Тебе необходимо встряхнуться, а смягчающее чувство любви чистого и прекрасного существа – лучший бальзам для больной души.

– Если прикажешь, я готов, – со вздохом ответил Удеа.

– Ну как я могу приказывать тебе что-либо в подобном деле?

– Отчего же? Ты – мой лучший друг, неустанный покровитель, сыскавший дорогу на эту далекую землю, чтобы поддерживать, облегчать, утешать отверженного в трудные минуты его изгнания. Кто же лучше тебя мог бы посоветовать мне! Поэтому я и повторяю, что если ты находишь это нужным, то выбери мне среди магинь такую, которая пожелала бы меня в мужья.

– Это совсем нетрудно! Держу пари, что многие втайне вздыхают по такому красавцу, как Удеа. Труден только выбор, – подсказал Нарайяна.

– Если ты так хорошо знаешь тайные думы наших молодых девушек, так пособи ему в этом деликатном деле, – чуть насмешливо заметил Эбрамар. – С твоего позволения, Удеа, я лишь укажу тебе ту, которую считаю наиболее достойною; но, понятно, что ты сам выберешь подругу, способную залечить раны прошлого.

– Знаешь, учитель, а ведь хорошо, что у тебя нет дочери; иначе можно было бы заподозрить тебя в желании выгодно пристроить ее за нашего таинственного и молчаливого собрата, – сказал Нарайяна, смеясь и лукаво глядя в глаза Эбрамара.

– А мне глубоко жаль, что у Эбрамара нет дочери, а то я непременно выбрал бы ее, будучи уверен, что все исходящее от нашего бесподобного друга, приносит счастье, – ответил Удеа.

– И ты прав. Потому я и полюбил тебя с первого же взгляда, что заметил, как ты ценишь Эбрамара, – восторженно воскликнул Нарайяна, и в его больших черных глазах засветилось присущее ему увлечение. – Взгляни! Все мы, собравшиеся здесь, его духовные дети, так сказать, создания нашего не имеющего равного себе учителя. Его привязанность, ученость, неутомимое терпение сделали нас тем, чем мы теперь стали; как одна семья, должны мы сплотиться около него, объединенные любовью и признательностью.

Со слезами на глазах схватил он руку Эбрамара и поцеловал. Тот быстро отдернул руку.

– Не дурачься, повеса, и перестань распевать мне незаслуженные похвалы. Какая заслуга со стороны отца, делающего все возможное для своих детей? Такая окрашенная своего рода эгоизмом и гордостью любовь, которая страдает, если не может помочь, вовсе не заслуживает восхваления. Но я думаю, любопытный, что затаенный смысл твоей речи заключается в желании узнать историю Удеа: какие обстоятельства наложили на него тяжкое, блестяще перенесенное им испытание.

– Ты читаешь в моем сердце, как в открытой книге, – о, лучший и проницательнейший из отцов, – засмеялся Нарайяна. – Только любопытство мое не пустое, а является последствием моей к нему любви и убеждения, что между братьями и друзьями он может быть откровенен. Тем не менее, клянусь, друг мой, что при всем моем любопытстве я отказываюсь что-либо слышать, если только это может причинить тебе страдание, так как знаю, что тяжелые воспоминания мучительны даже для совершенного сердца мага, – прибавил он, крепко пожимая руку Удеа.

Тот поднялся и темные глаза его с нежностью взглянули на открытое и веселое лицо Нарайяны.

– Ты прав, брат, я не имею причин скрывать свое прошлое. Преступность моя достаточно доказана моим изгнанием и тяжким наказанием, а кому, как не вам, могу я охотно поверить историю моего падения и искупления.

Слава Неизреченному, мудрость и милосердие Коего преступника обратили в человека полезного, дав возможность развить и использовать все сокровища, вложенные Отцом Небесным в душу его создания. Правда, борьба и страдания – ужасны, но они одни в состоянии добыть богатства духовные, таящиеся в глубине человеческого существа, развить его слабый и невежественный разум, окрылить его сознательной волей и вооружить властью над стихиями. Добавлю к тому же, что именно в горниле испытаний, при постоянной смене борьбы и победы, образуется новое существо, начинающее понимать своего Творца, поклоняться Его неизмеримой мудрости и стремиться всеми силами души стать разумным исполнителем Его воли. Но прежде чем изложить вам, друзья, превратности моей жизни, замечу, что величайшим бедствием человечества, самым тяжким для людей испытанием, которое будит в них наиболее дурные инстинкты, толкает в пропасть и надолго задерживает их на пути к совершенствованию, это – несправедливость.

Ты прав. Но, увы, первая рождающаяся в человеке идея о справедливости имеет в виду не ту справедливость, которая обязывала бы его самого, а ту, которую он считает себя вправе требовать от других относительно себя, – с легким вздохом возразил Эбрамар.

– Это является следствием его слабости и несовершенства. Но каждое созданное Богом существо носит в душе ясное понимание божественного, непреклонного закона справедливости, и если нарушается этот закон, то жертва несправедливости возмущается, а в сердце ее закипает желчь вражды, жестокости, желание отмщения или возмездия. Из темной пучины существа всплывают все дурные страсти и превращают человека в демона. Я допускаю, что существа, уже развившиеся умственно в высших сферах, сознают, что закон Кармы обрушивается на них же в таком случае, и потому терпят молча, но на низших ступенях восхождения дело обстоит иначе. Простой первобытный человек питает непоколебимую веру в свои человеческие права, о чем говорит ему неподкупный голос инстинкта, и нравственная порча начинается с убеждения, что закон справедливости нимало не ограждает слабого от притеснений его сильным. В несправедливости таится корень всех переворотов и смут, с нее начинается упадок народов, неизбежно вызываемый законами, тождественными с теми, которые управляют Вселенною вообще.