Умышленное убийство - Эрнест Уильям Хорнунг

– Не видишь необходимости, мой дорогой Зайчонок? Разве писатель пишет только тогда, когда в животе урчит? Или художник творит исключительно ради хлеба насущного? Неужели нас что-то должно толкать на преступление, словно мы отпетые негодяи? Мне больно слушать тебя, мой милый друг, и не смейся, потому что это именно так. Искусство ради искусства – не более чем расхожая нелепица, но надо признаться, что мне она кажется не лишенной смысла. Даже больше – она мне очень нравится. В данном случае мои мотивы и помыслы совершенно чисты, поскольку я сомневаюсь, что мы вообще когда-либо сможем реализовать именно эти камешки. И если после всего случившегося нынче вечером я не попытаюсь завладеть ими, то я просто перестану себя уважать.

Он снова подмигнул мне, и его глаза сверкнули ярким огнем.

– Это дело надо будет тщательно спланировать, – только и сумел я из себя выдавить.

– Ты полагаешь, что я взялся бы за него просто так, с налета?! – вскричал Раффлз. – Милый ты мой, если б я мог, я бы давно обчистил собор Святого Павла, но считаю, что это ниже моего достоинства – забрать пригоршню мелочи из кассы, когда продавец отвернется, или же стянуть несколько яблок из корзины какой-нибудь старухи. Даже наше приключение месячной давности было по большому счету грязным дельцем, но оно было продиктовано насущной необходимостью, что в какой-то мере нас оправдывает. Теперь же нам предстоит своего рода состязание, благородный поединок, когда мы попытаемся проникнуть туда, куда, по хвастливым уверениям всех, посторонним все пути заказаны. Английский банк, например, является для этого идеальным объектом, но для осуществления такого замысла потребуются полдюжины профессионалов и годы тщательной подготовки, в то время как Рувим Розенталь нам с тобой вполне по зубам. Мы знаем, что он вооружен. Мы знаем, как бешено дерется Билли Первис. Дело будет не из легких, уж поверь мне. Но что с того, дорогой мой Зайчонок, что с того? Человеку свойственно стремиться к большему, все выше и выше с каждым разом. А иначе зачем существует небо?

– Предпочел бы пока не прыгать выше головы, – рассмеялся я в ответ. Раффлз обладал такой кипучей и заразительной энергией, что я понемногу стал проникаться его замыслом, несмотря на все свои колебания.

– Насчет этого не сомневайся, – ответил он. – Давай-ка я введу тебя в курс дела. Я полагаю, что все трудности вполне преодолимы. Оба они пьют – и хозяин, и телохранитель – как черти, что значительно упрощает нашу задачу. Однако нам надо хорошенько присмотреться к ним и ни в коем случае не спешить. Вполне возможно, что наклюнется с десяток вариантов, как можно провернуть это дельце, так что мы даже сможем выбирать. Это значит, что в любом случае за домом надо будет понаблюдать как минимум неделю, поскольку могут открыться обстоятельства, на разрешение которых уйдет куда больше времени. Дай мне неделю, и я сообщу тебе значительно больше. Ну что, ты согласен?

– Конечно, согласен! – негодующе воскликнул я. – Но почему я должен давать тебе неделю? Разве мы не сможем наблюдать за домом вдвоем?

– Штука в том, что два глаза ничуть не хуже четырех, но они гораздо проворнее. Охотники ведь никогда не ходят парами. Да не обижайся ты, Зайчонок, в свое время у тебя появится масса работы, это я тебе обещаю. Не бойся, на твою долю и потехи хватит, и лиловый алмаз у тебя будет точно такой же, как у меня… Если нам, конечно, повезет.

Однако в целом разговор не вызвал во мне никакого энтузиазма, и я до сих пор помню то подавленное состояние, что охватило меня после ухода Раффлза. Я ясно представлял себе глупость и безрассудство предприятия, в которое я ввязался, – чистое безумие и ничем не обоснованный, совершенно ненужный риск. Я восхищался бесшабашной удалью, с которой он, казалось, готовился рискнуть своей свободой, а то и жизнью. Однако после спокойных и неспешных раздумий его авантюризм уже не казался мне таким заразительным. И все же не могло быть и мысли о том, чтобы пойти на попятную. Наоборот, вынужденное бездействие, навязанное мне Раффлзом, пробудило во мне сильное нетерпение, возможно, оттого, что от него не ускользнуло мое скрытое нежелание, и поэтому до последнего момента он был полон решимости обойтись без меня и идти до конца.

Не становилось легче и оттого, что подобное поведение являлось типичным для Раффлза и полностью характеризовало его отношение ко мне. Вот уже месяц мы, как мне казалось, представляли собой самый дружный и спаянный воровской дуэт во всем Лондоне, однако полного доверия между нами все же не было. При всей его обезоруживающей откровенности в Раффлзе присутствовала какая-то непонятная скрытность, которая временами меня очень раздражала. Мой друг обладал некой инстинктивной осторожностью, присущей закоренелым преступникам. Он окружал покровом тайны на первый взгляд самые простые вещи. Например, я пока что так и не узнал, где и каким образом он продал добытые нами драгоценности, взятые на Бонд-стрит. На вырученные от их продажи деньги мы продолжали жить вполне безбедно, ничем не отличаясь от сотен других молодых людей. Он постоянно скрывал не только это, но и многое другое, что, как я полагал, я вполне имел право знать. Я никак не мог забыть, как он с помощью ухищрений вовлек меня в первое темное дело, все еще сомневаясь, можно мне доверять или нет.

По поводу того первого дела я уже перестал обижаться, но теперь я прямо-таки негодовал из-за того, что мой партнер мне не доверяет. Прямо я ему, конечно же, ничего не сказал, но это чувство с каждым днем захватывало меня все больше, особенно в течение той недели, что минула после ужина с Розенталем. Когда я встретился с Раффлзом в клубе, он уклонился от разговора; когда я отправился к нему на квартиру, его не оказалось дома. А может быть, он просто не ответил на мой стук и сделал вид, что отсутствует.

Как-то раз он сказал, что дело продвигается нормально, но несколько медленными темпами: задачу себе он поставил очень трудную, почти невыполнимую. Все оказалось гораздо сложнее, чем он предполагал. Однако, когда я начал задавать вопросы, он тотчас же замолчал. Вот именно тогда, будучи донельзя раздраженным, я принял собственное решение. Поскольку Раффлз мне ничего не рассказывал о результатах своих «рекогносцировок», я решил предпринять свою собственную разведывательную вылазку и в тот же вечер отправился к дому миллионера.

Особняк, который тот занимал, был, по-моему, самым большим в районе Сент-Джеймс-Вуд. Стоял он на углу двух широких улиц, по которым, однако, почему-то не ходили омнибусы. Как, впрочем, и любой другой транспорт. Я счел, что едва ли можно найти более тихое место в радиусе пяти километров. Огромный дом, имевший квадратную форму, окруженный садом с лужайками и живыми изгородями, казался почти вымершим: лишь несколько окон были освещены тусклым светом, из чего я заключил, что магнат с друзьями проводит вечер где-то в городе. Окружавшие сад стены были высотой лишь в метр с небольшим. В одной из стен я обнаружил калитку, ведущую в какую-то отделанную стеклом галерею, в другой – двое настежь открытых ворот, каждые о пяти покрашенных темным лаком железных брусьях. Они располагались по обе стороны полукруглой подъездной аллеи к дому. В тот вечер вокруг стояла такая тишина, что я почти решился открыто войти и осмотреть сад и дом, как вдруг услышал за спиной быстрые шаркающие шаги. Я обернулся и увидел злобную гримасу и грязные кулаки одетого в лохмотья бродяги.