Шассе-Круазе - Тамара Кандала

Спасла Питера, приобщив к взрослым играм, уже по-настоящему зрелая женщина. Приходящая дважды в неделю домработница, бойкая и дородная провинциалка, украдкой попивала из их домашнего бара спиртные напитки. Он однажды застукал ее на месте преступления – она отпивала из всех начатых бутылок, мешая вино, виски, дорогущий коньяк и тягучие сладкие ликеры. Обнаружив наблюдающего за ней хозяйкиного сынка, она предложила полакомиться и ему. Потом они завалились на огроменный диван и затеяли игру в «дочки-матери» – сначала он был младенцем, жадно сосущим полную грудь и позволявшим ловким и нежным рукам играть с его малышом. «Малыш» при этом превращался в невообразимого гиганта, чему деваха радостно смеялась, проделывая с ним своими пухлыми ручками с обгрызенными ногтями всякие фокусы. Потом они менялись ролями, и уже она брала в рот его восставшего воина и доводила его до космических фейерверков в своей глубокой глотке. Через пару недель Флора, так звали соблазнительницу, показала ему, что значит стать мужчиной по-настоящему. Это привело неофита в полный восторг, и он решил, что теперь его жизнь ДОЛЖНА полностью измениться.

Так они проводили время дважды в неделю, после уроков. Пока старые молодожены развлекались в престижном «дико аристократическом» клубе, играя в бридж, и насасывались коктейлями в присутствии таких же, как они, высокородных посетителей.

За то лето Питер вырос на несколько сантиметров, необыкновенно похорошел лицом, отрастил романтическую гриву и вернулся в класс не «недоебком», как его дразнили раньше, а агрессивным маленьким волчонком, готовым наброситься на любого обидчика. От комплексов он, как ни странно, так и не избавился, просто одни сменились другими – теперь ему хотелось всем мстить за свои бывшие унижения, реальные и мнимые. И тут-то он и понял, как боятся сильных! Причем не обязательно быть действительно сильным, достаточно себя таковым прокламировать. Для этого нужно было только определить всех близлежащих ублюдков и объединить их на почве ненависти к нормальненьким – хомячкам, как он их называл. Естественно, объявив себя вождем. И еще он понял, как варварством можно победить любое человеколюбивое начинание. И чем непристойней форма варварства, тем убедительней победа. На крайний случай, чтобы взрослые не приебывались со своими нравоучениями, можно было притвориться эдакой трудно взрослеющей особью, с сопутствующими этому переходному возрасту странностями.

Притворяться вообще стало его любимым занятием, практически смыслом жизни. Притворяться, что он такой же, как все, – научиться веселой разудалой открытости, обезоруживающей любого. Научиться покорять своей «искренностью», «простотой», «великодушием», тогда как по натуре он был дьявольски скрытен, практически герметичен в своих чувствах. Он даже другое имя себе придумал для второй жизни – Поль. Как два апостола – Петр и Павел. Или как доктор Джекил и мистер Хайд. Еще он научился, когда надо «давать жесткача», убеждать, что насилие – единственный путь добиваться своего, приходить к цели, защищать Идею.

Свои дальнейшие отношения с женщинами он строил по тому же принципу – быть таким, каким тебя желают видеть. Уметь брать женщин той самой силой, которая казалась им мужественностью. А если надо, уметь отдаваться самому, поражая своей готовностью к любым унижениям. Уметь быть шлюхой и безжалостным мачо, покорной жертвой и бессердечным насильником. То есть стать таким, о каком мечтают все эти взрослые телки, так называемым «шикарным» любовником.

По крайней мере, именно таким он видел себя сам и был уверен, что сумеет навязать этот образ некоего высшего существа окружающему миру. Тогда-то он и решил жить двойной жизнью – как же иначе ницшевский сверхчеловек может проявить себя? Питер проштудировал практически все его работы, что, однако, не означало, что он их хоть наполовину понял. Зато главная идея этого самого «сверхчеловека» очень пришлась ему по вкусу.

Особенно идея нового Христа, вернее, анти-Христа, приносящего новые ценности. И возвещающая главную, объединяющую людей цель – уберменш[4], сверхчеловек. И Питер с удовольствием примерял эту маску на себя. Тем более что он, в отличие от Заратустры, точно разобрался, что в этом мире представляет зло, а что добро. И конечно же, со всеми комплексами было покончено – плевать он хотел на своего засранца отца-педика и озабоченную баблом говноматку!

Теперь в его жизни появилось главное – Идея, с большой буквы. Именно об этом он сегодня и собирался говорить на встрече со своими товарищами – он всех их намеревался призвать стать сверхчеловеками! Противопоставив себя «последним людям», то есть стадным, которые стремятся как можно больше походить на всех других. Он готов был объяснить им, что совершеннейшим экземпляром может стать каждый, но далеко не каждый реализует эту возможность. И именно поэтому он обращается не к каждому, а только к избранным, каковыми их и считает (что было, конечно, наглой ложью – они принадлежали тому же стаду, только им посчастливилось встретить на своем пути Питера). И конечно, главным уберменшем должен был остаться все-таки он, Питер.

Собирались они, как всегда, в пивной, хозяин которой был из числа их приверженцев, он даже заведение свое называл символически «HOFBRÄUHAUS[5]», что для не германофонного населения мало о чем говорило. Зато те, кому надо, очень хорошо понимали эту незамысловатую символику. Правда, на вывеске пивнушки значилось всего лишь «Семейный паб». И когда являлась грозная толстуха – жена хозяина, всем немедленно приходилось прекращать разговорчики и изображать из себя невинных обывателей.

Сегодня хозяин сообщил, что жена приболела и вообще повесил на дверь табличку о том, что в заведении проходит частная вечеринка.

И вот уже Питер с торжественностью римлянина поднимает, как жезл, зажатую в руке кружку пива. Его темные блестящие кудри чуть растрепались, обычно матовая бледность лица подсвечена нежным румянцем – с такой внешностью героев-любовников играть, а не мир перестраивать, но природа-матушка любит подобные шутки, награждать революционно-демонические души ангельско-невинной внешностью – так Питер видел себя со стороны.

Все собравшиеся, а их всего-то с дюжину набралось, из тех, кому сегодня совсем уже больше некуда податься, повторяют жест, потрясая своими кружками с пенящимся напитком.

– «История настойчиво и не без ехидства напоминает нам, что с сотворения мира все бунты против человеческой подлости и угнетения начинались одним храбрецом из десяти тысяч. Тогда как все остальные робко ждали и медленно, нехотя, под влиянием этого человека и его единомышленников из других десятков тысяч, присоединялись к движению[6]». – Питер легко цитировал классика, благо памятью владел незаурядной, выдавая его размышления за свои собственные, абсолютно справедливо полагая, что никто из присутствующих первоисточника не знал и знать не мог, по определению.