Долгий, долгий сон - Анна Шихан

— Пожалуй, больше тут нет никаких опасностей, о которых тебя стоит предупредить. Все загрузила? — Я догадалась, что он хотел знать, все ли я поняла, но не была уверена до конца. На всякий случай я кивнула, и это, кажется, сработало. — А теперь мне пора бежать на урок. Ты получила свое расписание?

— Нет. Ты не знаешь, где администрация?

Брэн указал на довольно мрачную дверь у меня за спиной:

— Через эту дверь и направо. Тебя проводить?

Я улыбнулась. Брэн был очень предупредительным.

— Нет. Думаю, я сама разберусь. Не опоздай!

— Ладно. Тогда до обеда!

Я испустила судорожный вздох облегчения:

— Спасибо.

В какую бы новую школу я ни приходила, для меня всегда оказывалось пыткой найти себе место за обедом. Но если Брэн возьмет меня под свое крылышко, все будет замечательно.

Администрация оказалась именно там, куда послал меня Брэн, и, к моему величайшему удивлению, в кабинете меня уже поджидал мистер Гиллрой.

— А вот и Розалинда! Я как раз беседовал с твоим школьным психологом, хотел убедиться, что в твоем расписании будут все нужные предметы. Мы записали тебя на курс истории для десятиклассников, потому что они как раз начинают изучать начало столетия, то есть то самое время, когда ты… хм… прервала свое обучение. Я полагаю, тебе будет полезно узнать обо всем, что ты пропустила.

Я сглотнула. У меня не было никакой уверенности в том, что мне хочется об этом узнать.

— Спасибо, мистер Гиллрой.

— Пожалуйста, зови меня Реджи! — в который раз предложил он. Порой мне становилось интересно, помнит ли он, что уже предлагал мне это раньше, или же просто машинально отвечает так всем, кто называет его мистером Гиллроем. — Так, с этим решено… Думаю, английский и китайский тебе следует начать с того уровня, на котором ты остановилась. Я нашел в городских архивах твои… да… гхм… самые последние школьные записи. Ты изучала китайский, я не ошибаюсь?

Я изучала мандаринский диалект китайского только потому, что мои родители считали это очень полезным для моего будущего, как-никак второй по значимости коммерческий язык после английского. Но я не слишком в нем преуспела.

— Да, спасибо.

— Я только что обсудил с мисс Легри список остальных дисциплин. Что ты скажешь по поводу социальной психологии и курса элементарной астрофизики?

Неужели астрофизика может быть «элементарной»?

— Замечательно, — сказала я, послушно забирая у мисс Легри копию своего расписания, хотя прекрасно знала, что оно уже загружено в мой ноутскрин.

— Думаю, астрофизика тебе пригодится, ведь ты у нас наследница межпланетной империи! — Гиллрой и мисс Легри рассмеялись, и я тоже заставила себя похихикать из вежливости.

— Проводить тебя на первый урок, Розалинда?

— Нет, спасибо, я сама справлюсь, — сказала я, но мистер Гиллрой одной золотой рукой взял меня за плечо, а второй вырвал у меня из пальцев расписание. — Так-так, первым уроком у тебя социальная психология! Кажется, это у нас совсем рядом.

В это время почти все ученики галопом неслись по коридорам, чтобы не опоздать на свои занятия, но при виде меня и мистера Гиллроя застывали, словно налетев на кирпичную стену. Если у кого-то еще оставались сомнения в том, кто я такая, то присутствие мистера Гиллроя расставило все точки над «и». Все провожали меня взглядами, я шагала по коридору, создавая вокруг себя застывшее море любопытства. Я слышала, как ученики перешептываются у меня за спиной. «Так это и есть Спящая красавица?», «Жжешь, ничего себе красавица!», «Я слышала, она нарочно погружала себя в стазис, чтобы продлить жизнь!», «А мне кажется, она ненастоящая! Юни просто понадобилось подставное лицо, вот и все», «Вы только поглядите, как она семенит рядом с Гиллроем! Вот подлиза!», «Марионетка девиантная!» Я шла, опустив голову, не в силах встретиться взглядом с теми, кто меня рассматривал. Гиллрой, ничего не замечая, уверенно рассекал толпу.

— Вот и пришли, — объявил он. — Кабинет 207. Хочешь, я переговорю с преподавателем и найду тебе место в классе?

— Нет, спасибо, все нормально, — начала было я, но Гиллрой уже прямиком направился к учительнице, и его золотистое лицо просияло от усердия.

— Это Розалинда Фитцрой! Надеюсь, вас уже проинформировали о том, что ей требуется особое отношение? — спросил он, не делая ни малейшей попытки понизить голос.

Я залилась краской и безуспешно попыталась спрятать лицо за волосами. В такие моменты, как этот, я мучительно жалела, что родилась светлокожей блондинкой, обреченной при любом замешательстве становиться пунцовой, как роза, в честь которой меня назвали. У меня всегда была очень прозрачная кожа, и я постоянно то краснела, то бледнела. Папа называл меня своей «маленькой розой». Ученики, уже занявшие свои места, во все глаза смотрели на меня — кто с удивлением, кто с неприкрытым любопытством, а кто и с откровенным отвращением. Мне захотелось выбежать из класса и вернуться сюда с другой группой.

Когда мистер Гиллрой наконец убрался (прихватив с собой копию моего расписания), миссис Уиби, преподавательница психологии, указала мне на место в первом ряду. К счастью, оно находилось в самом левом углу, так что я не чувствовала на себе сверлящих взглядов.

Из урока я не поняла ни слова. Если бы кто-нибудь поинтересовался моим мнением, я попросила бы записать меня на повторные курсы всех предметов и передать в руки десятку репетиторов. Но это, наверное, было бы слишком сложно. Даже если доктор Биджа нашла время переговорить со школьным психологом, как она собиралась, то ее рекомендации были благополучно проигнорированы. Но это меня уже не касалось.

Вместо того чтобы слушать совершенно непонятную лекцию, я стала рисовать пейзаж в своем ноутскрине. Я хотела зарисовать один из своих стазисных снов, со скрюченными деревьями и тающими линиями горизонта, но ноутскрин слишком сильно отличался от обычного альбома. Несмотря на использование палитр с тысячами разных оттенков, рисунок все равно не казался мне настоящим.

Когда звуковой сигнал объявил об окончании урока, я прилежно скопировала домашнее задание, которое миссис Уиби распечатала для нас на настенном экране, хотя я прекрасно понимала, что вряд ли смогу далеко продвинуться в его выполнении.

На английском мы должны были изучать писателей начала века, которых мистер Гиллрой считал достаточно древними для меня. Я не посмела сказать учителю, что никогда не слышала и половины имен этих почтенных людей и не прочитала ни единой книги по программе. Скорее всего произведения авторов, которых тут считали классиками, в свое время прошли не замеченными для публики.

Китайский язык оказался для меня все равно что греческая грамота.

Физкультура была как раз перед обедом, и я с ужасом обнаружила, что в программе стоит преодоление полосы препятствий. Я пробежала около двадцати ярдов, прежде чем наш преподаватель, мистер Катц, вывел меня из игры. Я вся тряслась и задыхалась, и меня непременно вырвало бы, останься у меня в желудке хоть что-то после завтрака. Но я съела так мало, что просто нечем было тошнить. Стазисное истощение по-прежнему контролировало большую часть моей психомоторики. Мистер Катц пообещал договориться о том, чтобы меня освободили от зачета по физкультуре.