Изгои - Сьюзан Хинтон

Она говорила правду. Вобы вечно как будто за непрошибаемой стеной прятались, изо всех сил скрывали, какие они на самом деле. Однажды я видел схлест их клуба. Вобы даже дрались невозмутимо, деловито и бесстрастно.

– Вот что нас разделяет, – сказал я. – Не деньги, а чувства. Вы ничего не чувствуете, а нас чувства захлестывают.

– И, наверное, поэтому, – она старалась скрыть улыбку, – мы по очереди и попадаем в газеты.

Смешинка с Марсией нас даже не слушали. Они несли какую-то им одним понятную дичь.

Про меня тоже часто говорят, что я тихий, почти такой же тихий, как Джонни. Смешинка все повторял, что не понимает, мол, отчего мы с Джонни такие друзья. «Вот, наверное, разговоры у вас интересные, – говорил он, вскидывая бровь, – ты рта не раскроешь, и Джонни помалкивает». Но мы с Джонни понимали друг друга без слов. Один Газ мог меня разговорить. А теперь еще – и Черри Баланс.

Не знаю даже, почему с ней я мог разговаривать. Наверное, и она со мной разговорилась ровно по той же причине, что и я с ней. Не успел я опомниться, как уже рассказывал ей про Микки Мауса, коня Газа. Я никому еще про коня Газа не рассказывал. Это личное.

У Газа был конь буланого цвета, только конь этот был не его. Хозяином коня был дядька, который его держал в конюшнях, где работал Газ. Но вообще, Микки Маус, конечно, был конем Газа. Когда Газ его впервые увидел, то сказал: «Вот это моя лошадка», и я в этом даже и не сомневался. Мне было тогда лет десять. Газировка по лошадям с ума сходит. Серьезно. Он вечно торчит на конюшнях или на родео, и при первом удобном случае вскакивает на коня. Когда мне было десять, я считал, что Микки Маус с Газом не только похожи, но и ведут себя одинаково. Микки Маус был буланой, темно-золотой масти, наглый и норовистый, совсем еще жеребчик. Когда Газ его звал, он прибегал. Ни к кому больше он не шел.

Конь этот Газа обожал. Встанет, значит, и давай жевать Газов воротник или рукав. Черт, а уж Газ-то как по этому коню с ума сходил. Каждый день к нему ходил. Характер у Микки Мауса был подлый, он лягал других лошадей, и с ним вечно были проблемы. «Вон какой у меня злюка-пони, – приговаривал Газ, поглаживая его по шее. – И чего ж ты такой злющий, Микки Маус?» Микки Маус в ответ только рукав ему пожует, ну или куснет Газа. Но не сильно. Так что, может, принадлежал он и другому дядьке, но конь этот был Газа.

– И он до сих пор его конь? – спросила Черри.

– Его продали, – ответил я. – Как-то раз пришли и забрали его. Он вообще очень дорого стоил. Чистокровный американский верховой.

Она промолчала, чему я был очень рад. Не мог же я ей рассказать, что после того, как Микки Мауса забрали, Газ еще долго ревел, целую ночь. И, сказать по правде, я тоже тогда плакал, потому что Газу ничего не было нужно, кроме коня этого, а его у него отняли. Газу тогда было двенадцать, почти тринадцать. Маме с папой он чувств своих не выдал, потому что денег у нас никогда не было, мы обычно концы с концами едва сводили. Если ты вырос в нашем квартале, то к тринадцати годам уже понимаешь что к чему. Я потом еще год копил деньги, надеясь, что когда-нибудь смогу выкупить Микки Мауса и подарить его Газу. В десять лет ума еще немного.

– Ты много читаешь, верно, Понибой? – спросила Черри.

Я удивился:

– Нуда. А что?

Она так, плечом дернула.

– По тебе видно. Спорим, ты еще и на закаты смотришь. – Я кивнул, и она еще потом с минуту молчала. – Я раньше тоже на них смотрела, а теперь все время есть дела поважнее…

Я представил себе, как это, ну или попытался представить. Может, Черри стояла и смотрела, как садится солнце, когда ее посылали вынести мусор. Стояла, смотрела, позабыв обо всем на свете, пока старший брат не принимался вопить, чтоб поторапливалась. Я покачал головой. Как же странно, что закат, который она видела со своего двора, и тот, на который смотрел я с заднего крыльца, был одним и тем же закатом. Может, разные миры, где мы живем, не такие уж и разные. Закат ведь у нас общий.

Вдруг Марсия ахнула:

– Черри, смотри что там.

И тут мы все увидели, что по улице едет голубой «мустанг». Джонни как будто поперхнулся, и я увидел, как он побелел.

Марсия нервно переминалась с ноги на ногу.

– Что делать будем?

Черри прикусила ноготь.

– Стоять, где стоим, – ответила она. – Больше нам ничего не остается.

– Кто это? – спросил Смешинка. – ФБР?

– Нет, – мрачно ответила Черри. – Это Рэнди и Боб.

– А с ними, – угрюмо добавил Смешинка, – еще несколько представителей социальной элиты в клетчатых рубашках.

– Это ваши парни? – Джонни говорил ровно, но я шел с ним рядом и видел, что его колотит. Я даже удивился, с чего бы – у Джонни нервы, конечно, были ни к черту, но так его никогда не трясло.

Черри зашагала дальше.

– Может, они нас не заметят. Ведите себя естественно.

– Кто это себя ведет? – расхохотался Смешинка. – Я и сам вас куда угодно заведу.

– Этого-то мы и боимся, – пробормотал я, а Смешинка отозвался:

– Понибой, не груби.

«Мустанг» медленно проехал мимо нас и поехал дальше. Марсия вздохнула с облегчением.

– Чуть не попались.

Черри повернулась ко мне.

– Расскажи о своем старшем брате. Ты почти ничего о нем не говоришь.

Я подумал, что бы такого сказать про Дэрри, потом пожал плечами.

– Да чего тут рассказывать? Он взрослый, симпатичный, любит играть в футбол.

– Ну а какой он? Ты так говоришь про Газа, что я сама его уже, кажется, узнала, так расскажи про Дэрри.

Я молчал, но она не унималась.

– Он такой же бедовый и отчаянный, как Газ? Или мечтательный, как ты?

Я прикусил губу, лицо у меня пылало. Дэрри… какой же он, Дэрри?

– Он… – я хотел было сказать, что он нормальный чувак, но не смог и вместо этого с горечью выпалил, – он совсем не такой, как Газ, и уж точно не такой, как я. Он непрошибаемый, как камень, – и натура у него каменная. Глаза вообще – ледяные. Он считает, что от меня одна головная боль. Он любит Газа, Газа все любят, но меня он терпеть не может. Сто пудов, жалеет, что меня нельзя упечь в какой-нибудь приют, и упек бы, если б Газ ему не мешал.

Смешинка с Джонни так и вытаращились на меня.

– Нет… – в замешательстве начал Смешинка. – Да нет, Понибой, все не так… ты все не так понял…

– Ого, – тихонько сказал Джонни, – а я-то думал, вы с Газом и Дэрри отлично ладите.

– Нет, не ладим, – огрызнулся я, чувствуя себя глупо. Я знал, что уши у меня красные – так они горели, – и радовался, что на улице темно. Я повел себя как дурак. По сравнению с семьей Джонни, у меня дома вообще был рай. По крайней мере, Дэрри не напивался, не избивал меня, не выгонял из дому, а с Газом всегда можно было обо всем поговорить. Из-за этого я разозлился, в смысле, из-за того, что выставил себя перед всеми на посмешище. – Ты, Джонни Кейд, дома тоже никому не сдался, так что закрой варежку. И не вали все на родителей.