Кыыс-Хотун - Анастасия Саввична Сыромятникова

твой орел сам искал смерти? Может, сам летел на дуло ружья? Может, не мог поднять крылья от старости? Говорят, человека, освободившего от жизни такого владыку птиц, ждет счастье.

— Какое там искал смерти! — рассмеялся Василий. — Мощный, матерый хищник. Он хотел вцепиться когтями в только что вылупившегося утенка. Думал съесть беззащитного, да не тут-то было. Нашлась и на него управа.

«Какой добрый, жалостливый человек, — подумала Нюргуна. — Он защитит любого слабого… Не только утенка. А тетя… она сама готова заклевать кого угодно». И как бы в подтверждение ее мыслей Хоборос закричала:

— Утенка пожалел? А нас кто теперь пожалеет? В старину один наш родственник тоже убил орла. Вся его семья умерла в страшных корчах! Надо сейчас же послать за шаманкой Ульяной. Пусть заклинаниями очистит дом от греха…

Василий обнял жену за плечи:

— Голубушка, успокойся! Чепуха все это! И орел, и шаманка. Ну, подумай, чем может грозить человеку птица, да еще убитая?

— Ты не знаешь… не знаешь… — успокаиваясь от скупой ласки мужа, бормотала Хобо рос. — Я же тебе говорю: в старину…

— Так то в старину! С тех пор человек стал сильнее, орлы — наоборот. Не надо звать шаманку. Что обо мне скажут: в доме учителя — шаманят!

— Да? Ну ладно, придумаем что-нибудь другое…

Казалось, мир — установлен. Но в эту минуту широко распахнулась дверь:

— Держите ваш трофей, ха-ха!

И посреди комнаты, брошенный сильной рукой Беке, распластался убитый орел. Его каменные когти и клюв грохнулись о доски пола, кроваво-красные немигающие глаза уставились в потолок.

— Прочь! Прочь! — завопила Хоборос и, закрыв лицо руками, сползла со стула.

«Обморок», — пронеслось в голове у Василия. Такого с Хоборос на глазах Василия еще не случалось. До него доходили слухи о болезни жены, но Василий не верил: такой цветущей казалась ему полная, розовощекая Хоборос. Сама же она тщательно скрывала от мужа свое несчастье и никогда не жаловалась, если даже чувствовала себя плохо. К тому же в супружеской жизни обмороки вроде бы оставили ее.

Василий взглянул в лицо жены. Оно было страшно. Нижняя губа отвисла, заострился нос, как у мертвой. Он не знал, что делать, кого звать. На помощь пришла Нюргуна.

Лечить Хоборос умела только Боккоя. И только ей разрешалось быть возле госпожи в такие минуты. Но Нюргуне пришлось несколько раз помогать старушке, и она кое-что запомнила. Да и далеко Боккоя была.

Нюргуна намочила платок, расстегнула тетке платье и стала растирать платком грудь и шею.

Василий Макарович стоял поодаль и внимательно смотрел на нее. Нюргуне стало неловко под взглядом господина.

— Может, послать за лекарем? — вдруг спросил он.

— Нет. Тетя не любит, когда ее видят больной чужие.

— Вот как! Значит, с ней бывало и раньше?

— Бывало.

— Так-так, — задумчиво проговорил Василий Макарович. — Значит, это нестрашно. — И без всякой связи: — А ты здорово выросла, Нюргуна!

«Что он говорит?… Зачем?» — промелькнуло в голове Нюргуны.

— Дайте пятак, — сказала она.

— Для чего?

— Надо.

Она взяла монету и, ощутив тепло его руки, вздрогнула. Пятак выскользнул из пальцев и покатился в угол. Василий Макарович протянул другую монету.

Нюргуна, вся почему-то дрожа, прижала пятак к груди тетки и вновь принялась за массаж.

V

Девушки со смехом примчались к озеру. Нюргуна швырнула в траву опостылевшие берестяные ведра.

— Не спеши! — крикнула она подружке. — Давай тут посидим. Смотри, как хорошо!

Прямо над головой нестерпимым блеском сияет солнце. На ослепительно синем небе — ни облачка, ни струйки дыма.

Над озером невесомо порхают жаворонки, из ближнего леса доносится звонкое кукование.

Нюргуна, раскинув руки, закружилась по лугу. Ах, если б ей крылья, как у жаворонка! Интересно, как выглядит сверху этот необозримый зеленый простор?! Для кого он создан? Ну, конечно, для нее, Нюргуны! Нынешнее лето лучше прошлогоднего. А в будущем году оно будет еще прекраснее.

— Летать! Летать! — вырвались из груди жгучие слова.

— О чем ты?

Пользуясь минутой отдыха, Аныс присела на бугорок, уронив на колени натруженные красные руки. Нюргуна примостилась рядом.

— Понимаешь, хочу летать, как птица стерх[14]… Или хотя бы как вон тот жаворонок. Представляешь: раскинула крылья, а ветер тебя качает, качает… И мчишься, сама не знаешь куда…

— Ха-ха! — рассмеялась Аныс. — Я тоже хотела бы превратиться в птицу. В ворону. Такую черную, жирную… Летела бы над Кыталыктахом и кричала Каменной Женщине: «Не рррадуйся, что у тебя муженек молодой! Карр! Все равно не удеррржишь! Карр! Завт-ррра удеррет!»

Нюргуна от смеха схватилась за живот.

— Ой, не могу… Так бы и каркала?

— Обязательно!

Нюргуна вдруг посерьезнела.

А что, Аныс… ты думаешь… Василий Макарович бросит тетю?

Аныс пожала плечами:

— Откуда я знаю!

— А почему ты так кричала бы?

— Чтоб госпожу позлить.

Помолчали.

— Ты знаешь… — нерешительно начала Нюргуна, — не хотела бы я, чтобы так случилось.

— Тетку жалеешь?

— Да нет… Жалко, если он уедет… Василий Макарович такой добрый…

— Все они одинаковые, богачи, — махнула рукой Аныс. — Какая разница?!

— Не скажи… Василий Макарович хороший. Я слышала, как он однажды возмущался: «Ужасно одеты слуги. Смотреть противно!» И тебе дали новое платье.

— Ну и что? Он ведь не меня пожалел, а себя. Постыдился: как это так — моя работница, и в лохмотьях. Я в господскую доброту не верю. Хамначитам от нее ничего не достается. У них одна судьба — страдать и плакать…

В последнее время Аныс становится все более хмурой. Не играет в ней радость расцветающей юности. Да и откуда взяться ей, этой радости. Чем дальше, тем больше работы сваливается на неокрепшие плечи. Ни минуты отдыха с утра до вечера, а бывает, что и ночью поднимают с жесткого орона[15]. Некому вступиться за сироту, некому утешить. Утопись в этом мутном озере — и то никто не пожалеет. Только Каменная Женщина процедит сквозь зубы: «Нашла время топиться — в самый разгар сенокоса».

Нe девушку пожалеет, а оскверненное озеро. Придется платить попу, чтоб помахал над волнами святым кадилом, иначе нельзя брать воду для коров…

Сегодня утром, стирая шелковые платки Хоборос, Аныс так и не сумела оттереть на одном из них какое-то ржавое пятно. Чего только не пришлось ей выслушать от госпожи! Впрочем, ругань — чепуха, к ней Аныс привыкла. Страшнее другое — Каменная Женщина потребовала уплатить за испорченный платок. Как будто его испортила Аныс. Чем заплатить? Где взять деньги?

Аныс со злостью швырнула в камыши палочку, которую вертела в руках, и, видимо, попала в утку-наседку, потому что из камышей