Кыыс-Хотун - Анастасия Саввична Сыромятникова

— Я? На охоту? — удивленная Хоборос повернулась к мужу, но тот уже входил в дом. Рассвирепевшая женщина бросилась в сарайчик, где отвернувшись к стенке, сладко всхрапывал Беке, семнадцатилетний сын Ланкы.

— Вставай! Слишком много спишь! Масло разгрузить надо! — громко крикнула она, но Беке лишь повернулся на другой бок. На шум прибежала Боккоя, которая в ожидании хозяев заснула во дворе, прислонившись к стене сарая. Всю ночь этот Беке, не давая ей заснуть, прошагал в своей клетушке. Какая муха укусила его — откуда знать Боккое? Лег только под утро — не прошло и получаса.

— Проснись, лентяй! — старуха вцепилась в волосы и хорошенько тряхнула Беке, но на него не подействовала и эта мера. Тогда Бок-коя единым духом слетала в свою юрту, вернулась с ковшом холодной воды и со словами «пора умываться, дурень» плеснула ему в лицо. Парень вскочил, ничего не соображая, и ринулся вперед головой, едва не сбив с ног Хоборос.

Боккоя чуть не упала от ужаса. Пробормотав что-то бессвязное, она поволокла Беке к бричке. Тот наконец опомнился, бросился к огромным туесам, помещенным в задней части повозки, и стал снимать их.

У брички стоял Василий и, пощипывая черные усики, улыбался. Очевидно, он все слышал и видел. Хоборос окинула его испепеляющим взором. Василий, все так же улыбаясь, стал помогать Беке.

Боккое не понравилась усмешка хозяина. «Как можно смеяться над женой», — подумала она.

— Я всю ночь не спала, вас ждала, — сказала Боккоя. — И малый тоже.

— А он с какой стати? — возвысила голос Хоборос.

Боккоя не знала, что и ответить.

Между тем Василий и Беке перешли в амбар. Беке спустился в подполье. Хозяин подавал сверху туеса. Был он в перчатках, да еще белых, и берестяные посудины брал осторожно, кончиками пальцев. «Как будто брезгает», — подумалось юноше.

— Вы слыхали? — крикнул он Василию. — Народ против царя восстал! — Он вылез по пояс из подполья и стал, захлебываясь, рассказывать все, что узнал вчера вечером от Мики.

К старику время от времени наведывался сударский[4] Иван Иванович и рассказывал о событиях, происходивших в далекой России.

— М-да, — задумчиво произнес Василий. — Восстал, говоришь?

— Представляете — против царя, за свободу бедняков!

Вот почему он не спал всю ночь.

Василия не удивило, что Беке стал делиться с ним такими новостями. Они и раньше говорили на столь же рискованные темы: учителю нравился пытливый, порывистый парень. Но сейчас его стоило предостеречь.

— Видишь ли, Петя [5], - начал Василий, — или ты не понял, или тебе не так сказали. Действительно, была революция, но с тех пор уже шесть лет прошло. Восстаний в истории России было много, и все они кончались ничем. Народу от них только тяжелее становилось. Так что ты… болтай поменьше… держи язык за зубами.

— Василий! Ты где пропал! Выходи! — послышался голос Хоборос.

— Ты меня понял? — сощурил глаза Василий.

— Понял, — разочарованно протянул парень.

Он опустил голову. Хлопнула дверь амбара, заскрипели удаляющиеся сапоги хозяина. Хозяин… Беке чаще видел в Василии Макаровиче учителя, чем господина. Только что закончившийся минутный разговор словно ушатом холодной воды окатил юношу. Народ, говорил Иван — сударский, восстает, чтобы отнять у помещиков землю и наделить ею бедняков. А что будет делать Василий Макарович, когда батраки придут за добром Каменной Женщины, за его добром?

Беке выпустил из рук туес, и тот с грохотом покатился вниз, подпрыгивая на перекладинах лесенки. Беке, ахнув, настиг его и поставил к другим туесам. Потом он торопливо выбрался наверх. В амбаре больше туесов не было. Кончились, что ли? Он выбежал наружу. В бричке стояло еще несколько туесов.

Парень ожесточенно сплюнул. Он сжал кулаки и оглянулся — во дворе никого, кроме Боккои, не было.

— Ах вы, ненасытные! — Беке с яростью рванул туес. — Бабуся, неужто во всех этих ведрах масло? Зачем им столько масла? У всех бедняков Кыталыктаха, наверное, меньше осталось, чем отдали. Зачем же отдают, спрашивается? Чем страшна эта женщина? Дураки люди, дураки — вот в чем беда! В России у богачей землю отбирают, дома их жгут, а мы… Эх, был бы хоть один богатырь, за людей заступник, я бы к нему пошел! Скажи-ка, мудрая старуха, появится ли у якутов новый Манчары?[6]

— Замолчи! — сердито прошипела Бок-коя. — Слишком распустил ты свой язык.

— Ага, и ты про язык! Точь-в-точь хозяин. В одну дудку с господами дуешь!

— Тоже мне бунтовщик! На губах молоко материнское не обсохло. — Боккоя с горечью покачала головой. — О чем это ты откровенничаешь с мужем хозяйки? Ты его знаешь, что ли? Пуд соли с ним съел? Смотри, допрыгаешься! Самое малое отцу твоему нагоняй дадут, так он с тебя шкуру спустит. Не дай бог Ланкы рассердить — чистый медведь.

Старуха повесила на дверь амбара огромный, с телячью голову замок и забренчала ключами, выбирая нужный.

— А бывает и хуже, — продолжала она уже спокойнее. — Бросят в темницу — что будешь делать? Или искалечат, как Мастера Морджо. Слишком ты прыток, друг. Могучих не касайся, себя погубишь!

— Ха-ха! Могучих! А где их сила? В наших же руках! Сама, что ли, Каменная Женщина на меня с кулаками пойдет? Нет, моего же отца натравит. В том-то и дело, что дураки мы! Не захочешь бить сына — никто не заставит! Я дураком не буду. Из меня битьем холуя и придурка, как моего отца, не сделают. Не дамся! — Лицо юноши пламенело гневом.

Боккоя отвернулась, чтобы Беке не увидел ее любящих глаз. Втайне она гордилась смелым, непримиримым юношей, сердитыми нравоучениями она прикрывала постоянную тревогу за него.

— Этой женщине и кровью не искупить всего зла, которое натворила за свою жизнь. Я еще отомщу ей за отца.

Неужели и Василий Макарович станет, как Таскины?

«Уже и о мести заговорил!» Боккоя пристально всмотрелась в парня, словно впервые увидела его мальчишеский, острый подбородок и спадавшие на лоб жесткие волосы. Старуха вздохнула. Слишком юн и слаб. Свернет себе шею на первом же перекрестке.

Она перевела взгляд на длинный ряд сэргэ[7]. На самом мощном, самом высоком из них, сколько помнит себя Боккоя, сидит громадный орел. Не верится, что он деревянный: как живой смотрит прямо перед собой, настороженно приподняты крылья, глубоко ушли в столб чудовищные когти…

Якуты издревле «сажали» на сэргэ для охраны домашнего очага хищных зверей и птиц. Кто волка, кто медведя, кто ворона… Защитник рода Таскиных — орел. Может, сто лет назад врыли в землю это