Три дня без Веры - Вера и Марина Воробей

Охранник ее не узнал...

– До свидания, – сказала Вера и вышла наулицу.

Она снова была одна. Она всегда была одна.

Москва – большой город. Тут есть широкиепроспекты и тихие переулки, рестораны и кинотеатры, музеи и супермаркеты,небоскребы и старинные особняки. И чтобы добраться из одного конца города вдругой, нужно целый час ехать на метро. Москва – большой город. Но куда пойтихолодным ноябрьским вечером, когда в кино уже закончился последний сеанс иледяной ветер рыщет по темным переулкам в поисках добычи, когда, поднявворотники, поздние прохожие спешат по домам и желтые окна безразлично глядят натебя из темноты? Стрелка часов показывает одиннадцать – и в окнах гаснет свет.Город засыпает... Но на старом Арбате в это время еще кипит жизнь.

Вера вышла из метро и повернула налево.

В подземном переходе, подражая Земфире,девушка с бледным лицом пела под гитару. Вокруг нее собрались люди, всегочеловек десять: одни танцевали, другие просто слушали, некоторые подпевали,покачиваясь в такт музыке:

– Но у нас СПИД, и значит...

Один из молодых людей стоял в стороне иразговаривал со старухой, которая сидела на ступеньках в каком-то невероятном,пестром, как цыганская юбка, тюрбане. Этот экзотический головной убор самымнеожиданным образом сочетался с тусклым, изъеденным молью полушубком, из-подкоторого выглядывало демисезонное клетчатое пальто. Этот, необычный гарнитурдополняла цигейковая безрукавка, надетая поверх полушубка.

Когда молодой человек ушел, Вера, не зная, чтоделать, подошла к старухе и, достав из кармана десять рублей, молча протянулаей деньги. Старуха поблагодарила и, сунув деньги в карман, стала разглядыватьВеру, как разглядывают манекен в витрине магазина: широкие трубы штанин,ботинки «Доктор Мартинз», черная пуховая куртка, вязаная шапка «Naf – Naf»,тоже черная, и такие же перчатки.

– «Naf – Naf»? – сказала старуха деловито.

Доктор наук, который просит милостыню, в нашевремя не редкость. Бездомная старуха, которая читает на иностранных языках,тоже. Но это модное слово, которое так естественно выглядит на страницахдорогих журналов, в ее устах звучало, по крайней мере, странно.

Вера молчала.

– Что ты тут делаешь? – строго спросиластаруха.

Вера замялась.

– Понимаете... дело в том... я как раз идудомой... Старуха достала из кармана выглаженный, белый как снег носовой платок.

– Это ты в отделении будешь рассказывать, сухосказала она и высморкалась. – Следователю.

Вера не нашла что ответить.

– Ну что, – старуха аккуратно сложила платок исунула его в карман, – ушла из дома?

– Ушла, – честно сказала Вера.

– Замерзла? – спросила старуха.

– Гагачий пух, – Вера похлопала себя покарманам куртки, – очень теплая вещь.

– А ночевать где будешь?

Вера пожала плечами.

– Вот именно, – старуха чихнула и снова достала из кармана платок. – Сначала надо думать, а потом делать.

– Я хотела остаться у моей двоюродной сестры,– объясняла Вера. – Она живет в общежитии. Но там было много народа, и я...

– Ага, – сказала старуха, давая понять, чтоэтот рассказ не внушает ей доверия, – там было много народа, и ты решилапереночевать на улице.

Она высморкалась.

– Нет, понимаете...

Вера с удивлением заметила, что готоварассказать ей всю свою жизнь. Так иногда бывает, если видишь человека в первыйи последний раз: что бы ты ни говорил, это ни к чему тебя не обязывает и тыговоришь все, что приходит в голову, потому что уверен, что об этом никто неузнает, а если и узнает, то тебе нет до этого никакого дела. И все-такирассказывать незнакомому человеку о своих похождениях было неудобно, и Верарешила не вдаваться в подробности.

– Есть хочешь?

– Нет. Не очень.

– Ладно, – сказала старуха, – можешь остатьсяу меня.

– Разве у вас есть дом?

– Дома нет, а квартира есть. Двухкомнатная.

– Правда? – удивилась Вера.

– А ты думала, я живу на вокзале?

Вера немного смутилась. Действительно, с чегоона взяла, что у этой симпатичной во всех отношениях женщины нет дома.

От толпы отделилась блондинка с длиннымираспущенными волосами в такой же, как у Веры, дутой куртке и голубых джинсах.Хорошо сложенная, с крупными серыми глазами и правильными чертами лица, онабыла похожа на модель из дорогого журнала – просто красавица. Девушка нетвердойпоходкой подошла к старухе и, расплывшись в ослепительной улыбке, котораяничего не выражала, сказала, с трудом выговаривая слова:

– Баб Зин, дай жетон.

– Нет у меня жетона. – Старуха явно быланедовольна.

– Жалко.

– Эх, Шурка, – сказала старуха, – опять надралась.Отца бы пожалела. Иди домой.

– Не могу, – сказала Шурка, продолжаяулыбаться. – От меня разит за километр. Но я, – она подняла вверх указательныйпалец, – как раз собираюсь ему позвонить.

Ее глаза блестели, а на щеках выступилрумянец.

– Дура ты, дура, – сказала старуха, качаятоловой. – Так и пробегаешь всю жизнь. Замуж тебе надо.

– Замуж рано. Баб Зин, пусти переночевать. А яс гавриками погуляю.

– С гавриками я сама могу погулять, – строгосказала баба Зина. – А спать будешь на попу.

– Ура, – обрадовалась Шурка, – хочу спать наполу! А почему?

– Вон, – старуха ткнула в Веру указательнымпальцем, – из дома ушла. Тоже умная, вроде тебя.

– О! – сказала Шурка и снова расплылась вулыбке. – Привет!

Казалось, она только теперь заметила Веру.

– Александра.

– Вера.

– Это правильно, – сказала Шурка, – родителейнужно держать в строгости. У тебя нет жетона?

– Карта, – Вера достала из сумки телефоннуюкарту. – Вот.

– Я быстро, – сказала Шурка. – Скажу, что уподруги осталась. Два слова – и все.

– Конечно, – улыбнулась Вера. – Говори,сколько нужно.

– Эх, головушка моя горькая, – сказала бабаЗина, когда Шурка ушла. – Жалко мне ее. Два года тут ошивается. А пьет хужелюбого мужика. Это потому что она без матери росла.

– Без матери?

– Мать – это одно название. Родила – и досвиданья. Вот тебе и мать.

– А сколько ей лет?