Ночь последнего дня - Татьяна Полякова

— Очень приятно. — Он церемонно поднялся,представился и пожал нам руки, после чего заказал чай и пирожные, успев за этовремя дважды нас рассмешить. В кафе мы просидели часа полтора и договорилисьвстретиться вечером.

Поначалу наши встречи были вполне невинны, я вездепоявлялась с Машкой, так что домой Пашка отвозил не меня одну, а нас обеих.Надо полагать, ему это здорово надоело, на свидания он стал являться сприятелем, который всерьез взялся за Машку. Естественно, она влюбилась, скорееза компанию, и через некоторое время на Пашкиной даче произошло долгожданноесобытие, о котором мы с Машкой взахлеб поведали друг другу. Я пребывала наседьмом небе от счастья. Счастье было безграничным, потому что даже завистникибыли вынуждены признать, что Пашка переменился. По крайней мере, с другимидевушками его больше не видели.

Мы с ним начали строить планы. В основном, конечно, я. Кпримеру, я настойчиво советовала ему восстановиться в университете, откуда еговышибли после первого курса. Очень занятый бог знает чем, Пашка, должно быть,по забывчивости, на экзамены попросту не явился. Я тоже собиралась поступать вуниверситет и усиленно занималась с Машкой. Впрочем, учеба ей давалась легко, ееродители нас не беспокоили, и я думала, идиллия продлится вечно. У меня естьлюбимый, есть Машка, жизнь прекрасна и обещает быть еще лучше. На городскомконкурсе пианистов я получила первую премию, и Пашка так этим гордился, точноне я, а он ее получил. В газете напечатали обо мне заметку с фотографией иподписью под ней: «Юля Ким — яркая звездочка на нашем музыкальном небосклоне».Пашка месяц таскал с собой эту газету, пока она совершенно не истрепалась. Апотом я стала замечать в нем перемены — сначала некую задумчивость, потомразговоры, в которых чаще всего доминировали сентенции типа «жить хорошо, но сденьгами жить значительно лучше». Затем появились старые его друзья, которых яранее не видела. Пашка приобрел новую машину и избегал разговоров о том, где онвзял на нее деньги. О том, на какие средства он живет — причем вполне сносно, ав последнее время даже припеваючи, — он вообще говорить не любил. Полагаю,потому что вранье не особенно жаловал, а может, считал себя выше этого.

Теперь, конечно, странно, как я могла так долго пребывать вневедении. Возможно, из-за того, что круг общения у меня ограничивался Машкой иеще двумя-тремя девочками из класса, которые знали о Пашке и его делах небольше моего. Он часто бывал у нас дома, но, боюсь, что папа его даже незамечал, поглощенный своими делами. С отцом мы все больше отдалялись друг отдруга, что в тот момент меня устраивало, мы с Машкой жили вполне независимо.

Однажды Пашка позвонил и попросил меня забрать сумку изкамеры хранении в аэропорту. Разумеется, я спросила, что это за сумка и с какойтакой стати мне тащиться в аэропорт. Пашка объяснил, что сумка предназначаетсяему, а оставил ее там приятель, который был проездом в нашем городе и не имелвремени встретиться с Пашкой. В сумке икра из Астрахани, Пашка намеревается еепродать, у него и покупатель уже имеется, покупатель ждет товар сегодня, а усамого Пашки нет никакой возможности его забрать. Не будь я тогда такой дурой,сразу бы заподозрила неладное, особенно в свете тех инструкций, которыми онснабдил меня вместе с номером ячейки и кодом: куда я должна посмотреть, чтосделать и прочее в том же духе. Он заставил меня дважды повторить, что я должнасделать, прежде чем забрать сумку, я повторила и обо всем счастливо забыла ужечерез пять минут. Разумеется, Машка увязалась со мной. Наверное, что-то вродепредчувствия посетило меня в тот день, потому что вопреки всякой логике яупорно не хотела брать ее в аэропорт. Мы даже поссорились, Машка обиделась, и япошла на попятный.

Мы взяли такси, как велел Пашка, и поехали. Попросивводителя подождать, прямиком отправились к ячейкам и, весело болтая, забралисумку. На выходе из аэропорта нас и взяли. Понятия не имея, во что вляпались,мы поначалу даже не особенно испугались и разгневались: мол, в чем дело и какоевы имеете право… В сумке оказался килограмм героина. Поверить в такое я немогла. То есть категорически отказывалась принять очевидное, хотя наличиенаркоты легко объясняло и Пашкину развеселую жизнь, и малоприятных дружков, идаже его наставления. Но я отказывалась верить, что Пашка имеет к этомуотношение, и уж тем более была не в состоянии вообразить, что он попросту меняподставил.

Уже во время следствия я узнала, что интерес к нему управоохранительных органов возник давно, и Пашка о нем догадывался, оттого иотправил за «грузом» меня. Поведи я себя иначе, у нас был бы шанс отделатьсяжутким испугом. Юные девушки, ни в чем скверном не замешанные, прилежныеученицы, опять же папа-профессор… Надо было только одно: рассказать правду. Ноя молчала, потому что сдать Пашку не могла. Просто не могла и вообще пересталаговорить что-либо, доводя следователя до бешенства. Я молчала потому, чтолюбила Пашку, а Машка молчала, потому что любила меня. И мы получили на всюкатушку, чтоб другим неповадно было. И папа-профессор, и лучший в городеадвокат ничем не помогли, потому что на суде мы тоже молчали, как две рыбы, исудья расценила это как злостное нежелание раскаяться. Вот так вместоуниверситета мы оказались в колонии для несовершеннолетних. После приговора ярыдала всю ночь и молила господа лишь о том, чтобы оказаться в одной колонии сМашкой, потому что была уверена: Машка там не выдержит, тюрьма для неесовершенно неподходящее место. Как будто оно подходило мне. Господь меняуслышал, или просто нашлись добрые люди, но мы попали в одно место.

Выжили мы исключительно благодаря оптимизму Машки.

— Живут и там люди, — весело заявила она еще подороге. — И мы привыкнем.

Она улыбалась и строила планы, и мне при виде ее стойкогожизнелюбия раскисать было стыдно. Очень скоро жизнелюбие мне понадобилось.Время шло, а от Пашки не было ни одного письма. После нашего ареста из городаон исчез, Машка выдвинула версию, что он не пишет, потому что в бегах и, кудаписать, попросту не знает, и ему сейчас гораздо хуже, чем нам, потому что мывдвоем, а он там один и страдает в неведении и отчаянии. Я писала письма всем,чей адрес знала, с просьбой передать Пашке, если случится его встретить, где янахожусь. И на Рождество получила открытку. Там было всего три слова: «Забудь меня,пожалуйста». И вновь меня спасла Машка. Шмыгала носом, сидя рядом, и вдругзаявила:

— Юлька, если ты чего надумала, так давай вместе.

— Чего — вместе? — не поняла я.

— Ну, не знаю. Вены вскроем или удавимся. Мне-то впринципе все равно, главное, чтобы вместе.

— Ты спятила, что ли? — разозлилась я, испытываяжгучий стыд, потому что как раз и размышляла, что легче проделать: вскрыть веныили удавиться.