Поход Наполеона в Россию - Арман Луи Коленкур

Угрозы Австрии, вместо того чтобы придать вес тем политическим взглядам, защита которых соответствовала как интересам России, так и её проектам, затруднили и расстроили все её комбинации и послужили только в нашу пользу.

— Могу ли я эвакуировать крепости на Одере, отказаться от моих позиций в Пруссии, словом, ослабить себя в Германии, — с полным основанием говорил император Наполеон императору Александру, — в тот момент, когда, пользуясь моими затруднениями в Испании, Австрия угрожает мне? Разве интересы союза в тот момент, когда мы намерены предпринять демарш большого значения, чтобы побудить Англию к миру, не требуют, чтобы мы казались объединёнными, а я казался сильным нашему общему врагу, а также и Австрии, тоже намеренной сделаться моим врагом? Англия выскажет желание о прекращении оккупации в Пруссии, а также и в Испании, и можно будет сделать ей эту лишнюю уступку, а следовательно, будет лишнее средство для достижения мира. Может ли мой союзник, мой друг предлагать мне отказаться от единственной позиции, которая даёт мне возможность угрожать Австрии с фланга, если она нападёт на меня в тот момент, когда мои войска находятся на юге Европы в расстоянии 400 лье от своего отечества? То, что я готов был сделать четыре месяца назад, сегодня я уже не могу исполнить. То, что тогда служило бы интересам Пруссии, следовательно, и интересам союза, было бы теперь противоположно той цели, которую мы хотим осуществить. Дальнейшее оставление кое–каких войск в Пруссии не может беспокоить Россию, когда я удаляю все мои военные силы из Германии, чтобы перебросить их на Пиренейский полуостров. Эти меры доказывают моё доверие к вам. Имейте же и вы доверие ко мне и не разрушайте необоснованными опасениями добрый результат нашего согласия, результат, созданный моей военной политикой в тот момент, когда мы более чем когда–либо должны проявить своё единение и свою силу. Если бы вы этого потребовали, то я должен был бы на это согласиться, но тогда я предпочёл бы пренебречь моими делами в Испании и незамедлительно ликвидировать мою ссору с Австрией. Если бы я эвакуировал крепости на Одере, то вы должны были бы эвакуировать крепости на Дунае. В ваших интересах остаться там, так как вы уверены, что тогда вы добьётесь уступки вам Молдавии и Валахии. Турция, видя, что она не может надеяться на какое–либо вмешательство с моей стороны, будет принуждена подписать те условия, которые вы ей продиктуете. Оккупация, которую я считаю нужной, служит таким образом, гораздо больше вашим интересам, чем моим. Вы извлечёте из неё впоследствии выгоды, тогда как мне на какие–либо выгоды надеяться не приходится.

Таковы были рассуждения вызванные поведением Австрии и появлением её представителя в Эрфурте. Что же касается результата, то французские войска остались в Пруссии, а русские — в Валахии. Австрия только испортила дело во всех тех случаях, когда она, по общему мнению, должна была содействовать урегулированию соответствующих вопросов.

Возвращаюсь к переговорам монархов в Эрфурте. Как я уже сказал, беседы между ними были порою более чем оживлёнными. Однажды император Наполеон, который никак не мог добиться желаемого от императора Александра (речь шла об Австрии), попытался вспылить и, увлёкшись, бросил свою шляпу или какую–то другую вещь на пол и стал топтать её ногами; но император Александр остановился (надо заметить, что монархи почти всегда разговаривали, прохаживаясь по кабинету императора Наполеона), пристально посмотрел на него, улыбаясь, и, как только заметил, что он немного успокоился, что было делом одного мгновения, сказал ему:

— Вы вспыльчивы, а я упрям. Со мною ничего нельзя поделать при помощи гнева. Будем говорить и рассуждать или же я ухожу.

При этих словах он взялся за ручку двери и сдержал бы своё слово, если бы император Наполеон не бросился вперёд, чтобы его остановить. Беседа возобновилась в спокойном тоне, и император Наполеон уступил. Подобный инцидент повторился ещё раз в связи с прусскими делами, но в менее острой форме, ибо, как мне говорил много раз император Наполеон, император Александр день ото дня становился всё более твёрд в своих решениях.

Эти подробности рассказывал мне сам император Наполеон, сказав при этом:

— Ваш император Александр упрям, как мул. Он притворяется глухим, когда речь идёт о вещах, о которых он не хочет слышать. Дорого же мне обходятся эти проклятые испанские дела!

Император, который в этот день проявлял большое доверие и даже благосклонность ко мне, заговорил со мной затем о том указании, которое он хотел получить от императора Александра в качестве дружеского совета и знака внимания, а именно об указании на то, что ему подобает заключить новый брак и необходимо иметь детей, чтобы упрочить своё дело и основать свою династию. Император хотел, чтобы Талейран или я повели об этом предварительный разговор с императором Александром как о деле, которого мы лично желаем и которое соответствует и общим нашим интересам, ибо оно упрочит наше будущее, а кроме того, будет способствовать успокоению воинственного пыла императора и внушит ему любовь к пребыванию у себя дома. Эти намёки должны были быть сделаны со всеми приличествующими деликатностями. Талейран тоже говорил со мной об этом и взял с меня слово, что я первый поставлю этот вопрос.

Заметив, по–видимому, произведённое на меня тягостное впечатление, император Наполеон прибавил:

— Это для того, чтобы проверить, действительно ли Александр является моим другом, действительно ли он чувствует себя заинтересованным в счастье Франции, ибо ведь я люблю Жозефину. Я уже никогда больше не буду счастлив. Но таким образом будет выяснено мнение государей об этом акте, который был бы для меня жертвой. Моя семья, Талейран, Фуше, все государственные деятели требуют этого от меня во имя Франции. В самом Деле, на любого мальчика больше можно положиться, чем на моих братьев; их не любят, и они не отличаются способностями. Вы укажете, быть может, на Евгения? Некоторые хотели бы этого, потому что он — вполне Сложившийся человек, женат на баварской принцессе и имеет детей, но это не в ваших интересах. Новые династии не основываются посредством усыновления. У меня на него другие виды.

Император задал мне несколько вопросов о великих княжнах и спросил, что я о них думаю.

— Только одна из них, — ответил я, — достигла брачного возраста, но надо вспомнить, что произошло с вопросом о браке с принцем из шведского дома: на перемену религии они не согласятся.

Император возразил, что он не думает о великих княжнах, не принял ещё решения и хочет лишь знать, будет ли одобрен его развод, не оскорбит ли такой акт взгляды русских и, наконец, что думает об этом император Александр. Он рассчитывал, — так мне казалось, — что эта идея может понравиться петербургскому правительству, что она окажется, может быть, увлекательной приманкой для России и что он намерен действовать в соответствии с тем, как отнесётся к этому Россия.

Император, который очень легко мог бы направить разговор со своим союзником на эту тему, добивался и настаивал, чтобы император Александр первый заговорил с ним об этом. Он бесспорно надеялся, что Александр облечёт этот предварительный шаг в достаточно красивые и любезные формы для того, чтобы он мог впоследствии найти в нём хотя бы косвенный намёк на его сестру. Не могу умолчать, что мои замечания по поводу вопроса о религии и о Швеции встретили плохой приём. Они явно не понравились императору, который пожатием плеч и выражением лица дал мне понять, что между Тюильри и Стокгольмом не может быть никакого сравнения.