Поход Наполеона в Россию - Арман Луи Коленкур

— Значит, вы думаете, что Россия не хочет войны, что она останется в союзе и примет меры для поддержки континентальной системы, если я удовлетворю её в вопросе о Польше?

— Вопрос, — ответил я, — уже не ограничивается Польшей. Тем не менее я нисколько не сомневаюсь, государь, что там были бы весьма удовлетворены, если бы ваше величество удалили из Данцига и из Пруссии по крайней мере наибольшую часть тех войск, которые собраны там, как полагают, исключительно против России.

— Значит, русские боятся? — сказал император.

— Нет, государь, но как рассудительные люди откровенно объявленную воину они предпочитают положению, которое не является действительным миром.

— Что же, они хотят предписывать мне законы?

— Нет, государь.

— Однако требовать, чтобы я эвакуировал Данциг дая удовольствия Александра, — это значит диктовать мне свою

— Император Александр не требует ничего, очевидно, потому, чтобы не сказали, что он угрожает. Однако он учитывает всё, что произошло после Тильзита, и полагает, что если армии вашего величества находятся на русской границе в 300 лье от ваших границ, то это отнюдь не согласуется с желанием сохранить союз. Я мог видеть, что возбуждает беспокойство. Я могу поэтому сказать вашему величеству, что внесло бы успокоение.

— Скоро я должен буду просить у императора Александра разрешения на устройство парада в Майнце!

— Нет, государь, но парад в Данциге задевает его.

— Я предложил ему возмещение за Ольденбург. Он презрительно отверг его. Я предложил соглашение по поводу герцогства Варшавского; но его больше не пожелали.

— Ваше величество изгнали родственника императора герцога Ольденбургского из его владений в тот момент, когда сын герцога женился на сестре императора. Мог ли он сделаться префектом вашего величества в Эрфурте? Не значило ли это оскорблять все приличия и даже создавать новый источник постоянных трений между обоими дворами? От вашего величества не могло укрыться, что благоразумие и приличие побуждали воздержаться от этого.

— Русские очень возгордились.

— На сей раз мой долг возражать вашему величеству. Я не одобряю и не порицаю; я рассказываю. Ваше величество рассудит — должны ли все эти обиды, как бы они ни были обоснованы, привести к решению об отказе от выгод союза. — Со мной хотят воевать, говорю вам.

— Та деликатность, с которой они представляют объяснения, доказывает, что они не хотят ни воевать против вашего величества, ни предписывать вашему величеству законы, но всё доказывает мне также, что там не хотят принять ваше величество у себя.

— Русские хотят заставить меня эвакуировать Данциг. Они думают водить меня за нос, как водили польского короля! Я не Людовик XV; французский народ не потерпел бы такого унижения.

Император повторил несколько раз с горячностью, что французский народ не потерпел бы этого унижения, потому что он не Людовик XV, потом последовало довольно продолжительное молчание, которое он нарушил, обращаясь ко мне со словами:

— Вы, значит, хотели бы унизить меня?

— Ни ваше величество, ни Францию, — ответил я. — Ваше величество спрашиваете меня о способах сохранения союза и ваших добрых отношений с Россией; я указываю эти способы.

— Вы советуете мне это унижение?

— Да, государь, я советую возвратиться к тому положению, в котором вы находились после Эрфурта. Я не вижу в этом унижения, если вы, ваше величество, хотите сохранить мир и союз. Если же ваше величество считает, что политическое восстановление Польши более соответствует вашим интересам, то, так как это восстановление несовместимо с союзом с Россией, мои объяснения и мои замечания становятся беспредметными. Тогда надо рассуждать по–иному, и в этом случае моё мнение не может быть полезно вашему величеству.

— Я вам уже сказал, что я не хочу восстанавливать Польшу.

— Тогда я не понимаю, ради чего ваше величество пожертвовали своим союзом с Россией!

— Это Россия разорвала его, потому что её стесняет континентальная система.

— Это уже другой вопрос. Я не могу здесь высказываться в качестве стороны, но вашему величеству хорошо известно, что в Петербурге мы всё ещё искренне придерживались континентальной системы и идей Тильзита, тогда как уже в течение шести месяцев французские суда, обладающие лицензиями, возвращались с грузами из Англии.

Император улыбнулся и потянул меня за ухо, говоря:

— Вы значит влюблены в Александра?

— Нет, государь, но я стою за мир!

— И я тоже, — возразил император, — но я не хочу, чтобы русские приказывали мне эвакуировать Данциг.

— Так они и не говорят. Император Александр, когда я расставался с ним, сказал мне: «Император Наполеон знает обо всём, что являлось посягательством против союза, обо всём, что беспокоит Европу, обо всём, что приобрело угрожающий и даже враждебный характер по отношению к его союзнику. Если союз ещё полезен для него, то он лучше кого бы то ни было будет знать, что необходимо для его сохранения. Нынешнее положение вещей не может продолжаться, так как нужно, чтобы союз был выгоден для обеих сторон, а с тех пор, как ваши войска стоят на моих границах, в состоянии мира нахожусь лишь я один. Если я ещё не потребовал объяснении по поводу всего происшедшего, то потому, что я надеюсь, что император Наполеон, лучше уяснив свои действительные интересы, возвратился к мерам, более соответствующим объединившему нас союзу. Если бы этот союз не должен был побудить Англию к миру и тем самым гарантировать успокоение всего мира, то я принял бы уже своё решение".

— Это и есть рассуждения, при помощи которых вас надули, потому что он их пересыпает любезностями. Ну, а я — старая лисица; я знаю византийцев.

— Я, государь, если ваше величество позволит мне сделать последнее замечание…

— Говорите, — живо сказал император. Но я видел, что он порядочно возбуждён, и, желая дать ему успокоиться, не спешил объясниться.

— Говорите же, — нетерпеливо сказал император.

— Что касается меня, государь, то я решаюсь повторить вашему величеству, что я вижу выбор лишь между двумя возможностями: восстановить Польшу и провозгласить её восстановление, чтобы привлечь на свою сторону поляков, что может дать политическую выгоду, или же сохранить союз с Россией, что приведёт к миру с Англией и к завершению ваших испанских дел.

— Какое решение приняли бы вы? — Сохранение союза, государь! Это решение, означающее благоразумие и мир.

— Вы всегда говорите о мире! Мир даёт кое–что только тогда, если он является прочным и почётным. Я не хочу такого мира, который разрушил бы мою торговлю, как это сделал Амьенский мир. Для того чтобы мир был возможным и прочным, нужно, чтобы Англия убедилась, что она не найдёт больше пособников на континенте. Нужно, следовательно, чтобы русский колосс и его орды не могли больше угрожать югу вторжением.