Неизлечимые романтики. Истории людей, которые любили слишком сильно - Франк Таллис

Я не могу дать психологическое объяснение, но могу поделиться кое-каким наблюдением – своего рода контекстуализацией с определёнными выводами о том, как мы рассматриваем таких пациентов, как Меган.

Чем больше я размышлял о случае Меган, тем больше удивлялся тому, как много общего между её так называемым заболеванием и признаками – эмоциональными и поведенческими, – которые приписываются романтичной любви. Отклонение Меган проявлялось скорее не качественно, а количественно. Она переживала всё то же, что переживаем и мы, когда влюбляемся, но только в разы сильнее. Даже её бредовое мышление в определённой степени не отклонялось от нормы, потому как романтичная любовь чаще всего иррациональна: для неё характерна вспышка чувств с первого взгляда, вера в судьбоносную встречу, океанические чувства и неразрывная близость, которая способна преодолеть время и пространство. Большинство влюблённых склонны к лёгким формам преследования – например, они специально прогуливаются в местах, где вероятней всего столкнутся с человеком, в которого влюблены. Даже святилище Меган можно рассматривать как утрированную версию памятной фотографии или ещё каких-либо дорогих сердцу вещиц, которые водятся у влюблённых парочек и напоминают о трепетных моментах их отношений; такие талисманы хранят частичку энергии, которая наполняла влюблённых во время их первого свидания, ужина или поцелуя.

Единственное, что случай Меган отличает от обычной романтичной влюблённости, – это абсолютная её убеждённость в том, что и Даман Верма был влюблён в неё; убеждённость, которую не способны сломить никакие доводы и доказательства в пользу обратного. Если не считать этого заблуждения о взаимных чувствах, любовь Меган, с психологической точки зрения, представляет собой сверхсильную романтическую любовь: чрезмерную, но не патологическую.

Как будто нейронная сеть, отвечающая за романтическую привязанность, – а такая нейронная сеть заложена естественным отбором в каждом человеке – вдруг стала гиперактивной. Поэтому резонно предположить, что произошедшее с Меган вполне может случиться с каждым из нас. Когда вы влюблены, вы ходите по краю той же пропасти, что и Меган. Большинство влюблённых – хоть они и никогда не наблюдались у психиатра – стоят не так уж и далеко от обрыва.

Психологи используют два основных подхода в терапии: первый сосредоточен на проблемной ситуации, а второй – на эмоциях. Второй применяется в случаях, когда на ситуацию можно повлиять. Если вы сдаёте сложный экзамен, вы всегда можете лишний раз перепроверить свою работу перед сдачей. Однако есть ситуации, с которыми ничего нельзя поделать, например утрата близкого человека, и здесь можно лишь изменить отношение пациента к ней. Конечно, это совсем не простая задача, но она хотя бы теоретически решаема.

Удалось ли мне помочь Меган? Устранить её проблемную ситуацию – вылечить синдром Клерамбо – нельзя, однако Меган сумела поменять своё отношение к происходящему. Она смирилась с тем, что ей придётся прожить всю жизнь вдали от Верма, и, насколько знаю, она никогда не пыталась последовать за ним в Дубай; хотя вместе с тем продолжала любить Дамана – и любовь её будет длиться вечно.

Прошло уже много времени с тех пор, как я видел Меган в последний раз, однако я по сей день вспоминаю о ней. Представляю, как она тайком поднимается по лестнице в свою спальню, заходит и закрывает за собой дверь. Представляю, как садится перед своим святилищем и вынимает из него одну из памятных вещиц. Представляю, как закрывает глаза и беседует с человеком, который, скорее всего, уже забыл о её существовании.

Мрачный осенний день, небо затянуто серыми тучами. По окну сбегали потоки воды, а я смотрел на размытую панораму, открывшуюся за стеклом. Вдоль узенькой, вымощенной булыжником дорожки стояли временные строения, а впереди маячили безликие каменные здания архитектуры шестидесятых годов – так выглядела заброшенная ничейная территория, пролегавшая между исследовательским институтом и психиатрической больницей. Ходили по этому мощёному пустынному коридору чаще всего сотрудники больницы, но порой забредали сюда и пациенты. Например, темнокожая женщина с неизменным набелённым лицом – она красилась так, потому что верила: она ангел. Наверно, она полагала, что белая кожа присуща ангельской братии. Её внешний вид шокировал, но всякий раз, когда я встречал её на улице, она дружелюбно мне улыбалась.

С первого раза трудно определить, где персонал, а где пациенты. Был ещё один индивид, которого я частенько видел в окно: чопорный джентльмен лет шестидесяти, одетый в мятый полиэстеровый костюм и забавные кроссовки. Джентльмен постоянно устраивал пробежки, даже в лифте – там он бегал на месте. За несколько лет работы я ни разу не видел, чтобы он остановился и передохнул. Позже мне рассказали, что этот не ведавший покоя чудак – не только известный психолог, но ещё и музыковед, композитор, бывший член клуба «Рацио»[1] (членом которого был когда-то и Алан Тьюринг), а ещё изобретатель электронного духового инструмента – логического фагота. У него была довольно одиозная слава в академических кругах. Однажды он ввёл себе в пенис лекарство от импотенции, после чего на съезде урологической ассоциации предлагал всем делегатам восхититься мощью его эрекции. Однако благопристойность его поведения никогда не ставилась под сомнение. Что уж говорить, времена были совсем другие.

Мой офис располагался в эдвардианском доме с небольшой террасой, рядом с больничной территорией. Раньше здесь располагалось амбулаторное отделение. Ещё до того, как я начал тут работать, мне рассказали, что дом время от времени осматривают рабочие местного муниципалитета и каждый раз признают его непригодным для проживания. Тем не менее его не сносят из-за острой нужды в рабочем пространстве. Я посмеялся, решив, что эта история – чистой воды выдумка, но однажды утром распахнул дверь в приёмную, и передо мной упал кусок потолка. Из образовавшегося наверху отверстия на меня глядели водопроводные трубы и половицы второго этажа. Весь пол был покрыт штукатуркой и пылью.

Дом сильно обветшал. На стенах из-под облупившейся краски виднелись старые доски, в углах проживало не одно поколение плесени, а мебель можно было отправлять прямиком в лавку старьёвщика. До сих пор помню, как один малоимущий пациент (мужчина, живший неподалёку) спросил, может ли он чем-то помочь – принимаю ли я благотворительные пожертвования?

Налетел ветер, задребезжали ставни, медсестра, семенившая по дорожке, подняла воротник пальто и заспешила дальше. Тут затрещал дверной звонок, и я отправился встречать Мевис. Мы не были знакомы лично, но я знал её историю из сопроводительного письма: женщина из рабочего класса, всю свою жизнь прожила в бедном районе города, возраст – чуть более семидесяти лет, переживает глубокую депрессию. Причина депрессии – смерть мужа, скончавшегося год назад от сердечного приступа.