Три кило веселья - Валерий Гусев

Самолет круто, прямо над катером, взмыл, истошно завывая, от его брюха отделились две черные капли и понеслись вниз, вырастая в размерах.

Одна бомба упала в стороне, с грохотом подняв столб зеленой воды с белой курчавой пеной на макушке – катер даже закачало волной, а другая бомба упала на палубу и завертелась, шипя и далеко разбрасывая огненные искры.

– Зажигалка! – крикнул боцман, обернувшись. – Гаси!

Егорка подхватил с палубы швабру и, зажмурясь, столкнул злобно шипящую бомбу за борт.

– Молодец! – крикнул боцман и снова приник к пулемету.

Самолет опять пошел в атаку, вырастал, ревел, стучал двойным пулеметным огнем. И вдруг словно сломался. Лег на крыло, косо пошел к воде и вонзился в нее, подняв тучу брызг и волн.

– Вот так вот! – Боцман выпустил рукоятки пулемета, сдернул бескозырку и вытер ею мокрый лоб. – Бычок в томате! Привет там своим передавай. От боцмана Вани.

Он осмотрел катер, покачал головой:

– Еще дырок наделал, фашистская морда. Давай-ка, Егорка, приберемся.

Протерли мокрой шваброй то место на палубе, где горела зажигалка и завилась колечками краска, собрали гильзы в ящик, смели за борт щепки. Боцман зачехлил пулемет.

С соседнего тральщика матрос на мачте что-то просигналил флажками.

– «Поздравляю с победой», – перевел боцман.

И отзвенел колоколом азбукой Морзе:

– «Чего и вам желаем».

– А ты молодец, Иваныч, – опять похвалил он Егорку. – Не забоялся. Быть тебе моряком!

– Подводником, – упрямо поправил довольный похвалой Егорка.

– А подводник разве не моряк? – удивился боцман. – Еще какой моряк-то. Особенно батя твой. Он этим летом два транспорта на дно пустил, крейсер потопил и береговой склад боеприпасов взорвал. Ему Героя дадут, вот увидишь. И будешь ты сын Героя Советского Союза. – Почему-то эти слова он добавил с грустинкой.

– Я и сам героем стану, – заверил его Егорка».

Чай остыл. Конфеты остались нетронутыми. За окном разгулялся дождливый вечер.

А мы будто стояли на палубе маленького, пробитого пулями и осколками торпедного катера рядом с боцманом Ваней и отважным пареньком Егоркой.

В борт плескалась волна, чуть покачивалось легкое судно. В синем холодном небе опять тусовались горластые чайки. Невдалеке, там, где упала бомба, всплывала оглушенная взрывом рыба…

Алешка прерывисто вздохнул.

– Жаль, – прошептал он.

Адмирал наклонил голову к плечу, вопросительно взглянул на него бочком, правым глазом.

Алешка объяснил:

– Жалко, что только мы с Димкой об этом слышали. Вот бы вы пришли к нам в школу, на праздник. И почитали бы дальше. Как вы там фашистов били.

– И за что вам Звезду Героя дали, – подсказал я.

Адмирал сложил рукопись в стопку, подумал и согласился.

– Мы за вами зайдем, – пообещал Алешка.

И уж тут мы навалились на чай с конфетами. А когда собрались домой, чаю оставалось еще много. А конфет – совсем ничего.

Мама была сердитая.

– Ведро на помойку не вынесли! – начала она перечислять. – Комнаты не подмели! Пыль не стерли! Цветы не полили! В магазин не сходили! А самое главное – кофемолку не подготовили! А мы завтра в гости идем, к Наташке.

Часто нас ругают за то, что мы сделали. А сейчас – наоборот: за то, что не сделали.

– Очень кушать хочется, – жалобно сказал Алешка – он хорошо знал слабые мамины места. Но тут просчитался.

– Я вам голодовку объявляю, – сказала мама. – Пока все не сделаете.

Мама у нас, конечно, добрая и ласковая. А вот характер у нее – как стальной крейсер в бою.

Мы переглянулись. Я не успел открыть рот, а Лешка уже все придумал и решил.

– Мы, мам, сейчас все мигом сделаем. Очень дружно. Как настоящие родные братья. Старый и малый. То есть я хотел сказать: старший и младший.

– Правильно, – одобрила мама. – Один сделает одно, другой – другое. А вместе будет общее дело.

– Дим, – повернулся ко мне Алешка, – тебе, как всегда, самое простое. Помыть посуду, вытереть пылесос, то есть вытереть пыль, пропылесосить и сходить в магазин. А мне, как всегда, самое трудное – что-нибудь на кофемолке накарябать.

Вот так, подумал я: «А вместе будем делать одно общее дело».

– Ты только что-нибудь приличное накарябай, – буркнул я.

Алешка забрал кофемолку, инструменты и закрылся в нашей комнате. Я перемыл посуду, прибрался, взял помойное ведро и сумку для продуктов и пошел в магазин и на помойку. Опорожнив ведро, я спрятал его между контейнерами и отправился за покупками.

Народу в магазине было много, покупки у всех – полные до верха корзины, а то и две, да тут еще и одна касса сломалась. Все ринулись в другие, очереди смешались, началась ругань: «А вас тут не стояло!» – «Нас тут очень даже стояло! Перед вами!»

Короче, в магазине я проторчал довольно долго, и, когда вернулся домой, мама сидела на кухне перед тремя прежних лет кофемолками. Задумчивая такая, будто таблицу умножения вспоминала.

– А где Алешка? – спросил я, выгружая покупки из сумки и загружая их в холодильник.

– Спит, – шепотом ответила мама. – Утомился. Надпись делал новую.

Можно подумать, что он эту надпись отбойным молотком вырубал. В две ночные смены подряд.

– Сделал? – Я захлопнул дверцу холодильника.

– Сделал, – вздохнула мама. – Так красиво, – грустно добавила она. – Ничего не поймешь. Вот, посмотри.

Я взял ту кофемолку, которую Алешка должен был переадресовать от полковника к бухгалтеру. И правда здорово получилось. Алешка постарался внести как можно меньше исправлений. Поэтому вторую часть дарственной надписи он вообще не тронул.

Получилось: «От полковника Оболенского – булгахтеру Орловской за активную борьбу с преступностью!»

Я немного растерялся:

– А с какими тетя Наташа преступниками борется?

– В основном с тараканами. Они у нее даже ложки стали грызть.

Если меня не кормить, я тоже ложки грызть стану. И даже кофемолки.

Тут, позевывая, вошел Алешка.

– Ты чего тут понаписал? – спросил я.

Он перечитал дарственную надпись и сказал:

– Подумаешь. С юмором получилось. Нужно только дорисовать голодного таракана на крышке или засушенного приклеить. Еще больше юмора получится.

Мама фыркнула и стала комбинировать из трех прежних кофемолок одну поприличней – все-таки подарок. Но у нее ничего не получалось. Надписи были то на боку кофемолки, то на крышке, и собрать какую-нибудь одну, без надписей, не получалось.